Тайная любовь моя

– Прими пленочку, Виктор Семенович, и успокойся, – предложил кто-то из стартовой команды.

Вскоре напринимались все. И дорога в тридцать километров пролетела в один миг. Веселье по поводу успешного пуска продолжилось в комнате Мазо.

День прошел в праздной суете. На следующий день мы дружно улетели в Москву, оставив на полигоне добровольного заложника Рабкина.

А дома ждало потрясение.

– Ты знаешь, Толик, Валя умерла. Завтра похороны, – сразила с порога жена. Сжалось сердце от мелькнувшей догадки. И все же, а вдруг? Мало ли Валь на свете.

– Какая Валя? – спросил со смутной надеждой.

– Сашина жена. Он сегодня приезжал, – обрушила она эту самую надежду. У меня перехватило дыхание и потемнело в глазах.

Неужели нет больше женщины, которую в своих мыслях никогда не звал иначе, чем моя Королева, моя Валя-Валентина? Неужели никогда больше не увижу ту единственную, при редких встречах с которой всегда щемило сердце, напоминая о нашей короткой, но такой яркой и чистой любви? Ту, которая все еще помнила мои стихи, подаренные ей тем летом, знала их тайный смысл и столько лет хранила надежду на счастье? Я не мог в это поверить.

Так внезапно навалилось горе, которое предстояло пережить одному, не разделив его ни с кем, как и нашу на двоих тайну.

Мы не вечны с тобою,

Как и все на Земле.

И дано нам судьбою

Раствориться во мгле.

Он однажды погаснет

Этот мир золотой,

Где нам выпало счастье –

Горечь жизни земной.

Эти строки – первое, что пришло в голову после того, как всей душой осознал горечь утраты.

“Она не захотела жить, она ушла по своей воле”, – вдруг пронзительно, до боли застучало сердце.

– Отчего умерла? – спросил после длинной паузы, просто так, чтобы не молчать.

– Отравилась. Выпила смертельную дозу снотворного. Пытались спасти, но не смогли, – сообщила жена детали, которые лишь подтвердили страшную догадку.

В ночь перед похоронами периоды короткого забытья сменялись явью, в которой не хотелось быть. Картины сна, созданные воображением, смешивались с картинами воспоминаний, выдаваемыми памятью, и воспаленные мысли метались между радостью былого и горем настоящего.

А все вперемешку холодным клинком пронзала единственная мысль: “Ее, как и Людочки, больше нет. Теперь она тоже фантом в моей израненной душе”.

– Вставай, лежебока. Все дрыхнешь, – вдруг пропел надо мной знакомый до слез голос-колокольчик, и с меня мгновенно было сорвано одеяло.

– Валька, ты, в своем репертуаре.