Война девочки Саши

Схватывались в скоротечных небесных боях и падали на землю, как раненые птицы. Но в Семилуках уже наступила тишина. Тишина страшная, настороженная. С июля город находился на оккупированной территории.

По вечерам соседи полудеревенской окраины ходили друг к другу, долго сидели на кухнях. Старики курили, обсуждали, как дальше жить, что делать. Бабушка Саши в этих разговорах не участвовала:

– Чего болтать! – резко отвечала она на сетования подружек. – Жить надо. Детей растить. Война пришла и ушла. Придут мужики с фронта – с нас спросят, где дети? Что мы им ответим? Не смогли? Поэтому хватит, бабоньки, ворчать на немцев. Вон огород сохнет.

И уходила огород поливать, или грядки полоть, или траву для козы рвать. Раньше пасла Машку за околицей, но немцы как пришли, сразу всю скотину, что на глаза попалась, прирезали и в котлы отправили. Дед Николай, когда корову забирали, кричал сильно. Так его стукнули прикладом по голове – и не встал больше. Бабушка про это знала, поэтому, когда солдаты в серой форме ловили по двору кур, слова им не сказала. Спрятала Сашу с сестрой за печкой и лишь сухими глазами смотрела на то, как гогочущие немцы сворачивали её курам шеи.

Один подошёл потом, улыбался, по плечу похлопал. Сказал что-то. Молодой, и двадцати нет. Сытый, гладкий, нахальный. А бабушка морщинистая, смуглая, руки за спиной спрятала, потому что хотелось вцепиться ей в эту откормленную рожу. Сдержалась. За печкой прятались две внучки. Пропадут без неё.

Через неделю Сашина тетка отдала бабушке трёхлетнего брата Колю – присмотреть, пока сама в поле работала. Девчонки пеленали кукол в доме, бабушка возилась с печью, а Коля сидел на пороге, играл с единственной своей игрушкой – серебристым солдатиком-пограничником. С порога то и дело доносилось его бормотание и «Тыщ-тыдыщ!». Серебристый пограничник шёл в атаку на россыпь ржавых гвоздей и дохлого паука.

По улице шёл пожилой немец. Форма пыльная, лицо усталое, из-под пилотки – седые волосы неровными вихрами. У бабушкиного дома приостановился, дышит тяжело, лицо платком утирает, видно, жарко ему в сапогах и в форме. А Колька, дурачок, пограничника поднял, прицелился в чужого солдата игрушечным серебристым ружьём и затянул своё:

– Тыщ-тыдыщ!

Немец нахмурился. Снял с плеча автомат, к плечу приложил, прицелился. Колька онемел. Смотрит в черный зрачок смерти и едва дышит. Крошечным своим умишком понял, что конец ему сейчас, что вся его трёхлетняя жизнь в руках вот этого страшного краснолицего человека.