Война девочки Саши

Бабушка немца в окошко увидала – бросилась к порогу. Схватила Кольку-дурачка, в сени втолкнула, закрыла его собой.

– Иди, иди себе, – замахала на немца руками. – Иди, он малой ещё, не понимает. Иди, ради бога!

Немец автомат опустил, шагнул к бабушке и вдруг заговорил. Показывал пальцем на Кольку, на автомат, мотал головой: «Найн, найн!» У самого в глазах чуть не слёзы. Девчонки кукол бросили, стоят с открытыми руками. Бабушка от немца отступает, Кольку за спину прячет. Немец что-то постоянно повторяет. Достал из кармана фотокарточку, тычет в неё пальцем.

А там он с красивой женщиной, рядом трое мальчишек в коротких шортах.

– Тыщ-тыщ – найн, найн! – мол, пошутить хотел.

– Иди уже, – сурово сказала ему бабушка. – Напугал ребетёнка.

Иди себе.

Немец голову опустил. И вдруг полез в сумку, достал шоколадку, сует её Кольке.

– Нимм, нимм (Возьми).

Колька и рад бы, да штаны от страха мокрые.

– Возьми, Колька, – сказала бабушка.

И Колька трясущимися руками взял шоколадку. Немец ещё что-то сказал, погладил Кольку по голове и ушёл.

Через пару недель, когда жителей окраины сгоняли в колонну, чтобы вести на станцию, а оттуда в концлагерь, Саша узнала среди солдат и того пожилого немца, что подарил Кольке шоколадку. Он тоже кричал, замахивался на кого-то прикладом, толкал в спину старух. И всё это с каким-то страшным, пустым лицом.

Увидел Сашу с бабушкой – отвернулся.

Эшелон

В конце августа окраина Семилук была разбужена рёвом моторов и криками на лающем немецком языке.

На деревенской улице остановились полдесятка грузовиков, из них выскочили солдаты в серой форме и начали методично выгонять жителей окраины на улицу.

– Началось, – вздохнула бабушка, едва выглянув в окно.

Бабушка помнила Гражданскую и революции, да и слухи по дворам давно ходили. Поэтому узел с одеждой и нужными вещами давно стоял под дверью. Она едва успела поднять Сашу с сестрой, умыть их в кадке с водой, погасить в печи огонь, как в дверь заколотили прикладом.

– Иду, иду, ироды, – бабушка подхватила узел, накинула на плечи девочкам зимнюю одежду (Саша ещё удивилась: август же на дворе) и вышла на улицу.

На улице – крики, плач, редкие выстрелы. Пока в воздух. Бабы ревут, тащат из домов то, что под руку попало. Вон Семёновна, дура старая, герань в горшке тянет, дед Степан зачем-то хомут ухватил и несёт, словно самое дорогое. Самовары, чугунки, фотографии в рамках, иконы. А многие босые, в одежде, в которой в хлев ходили.