Тридесятое царство

Я Светислав из рода Любомира…

– Ратник из берёжи Соколов, – договорил Гостомысл за юношу, наконец, выйдя к обрыву и смущённо озираясь: люди и разговор спугнули три – четыре семейки стрижей, и они заметались у берега.

Старик поторопился впрыгнуть в лодку и сам, схватив за ветку ближайшую иву, оттолкнулся.

– Значит, из рода Любомира?… Что он, в добром здоровье? Ладно ли в семье?… Ты его внуком будешь или Будиславов, или Летиславов?

Юноша, отвечая, удивлялся осведомлённости Лебедя. Тот был схож с вещунами его племени: такая же длинная светлая рубаха, старческая меховина без рукавов, цветная вышивка по краю одежды, которая сообщала не менее как о десяти поколениях, начиная ещё с островных, с Горой и вечным вязом Ирия.

Наузов с заговорами на белом, как у всех Лебедей, поясе – всего три, что удивляло: значит, не в количестве их заключена сила. А вот на шее, на одной бечёвке, – не только одинаковый для всех племён медный оберёг-солоник. Другой – догадывался Светь – Матери Сырой Земли, ещё один – Лебедя, вместо перьев на одежде или на лобной перевязи. А маленький полотняный узелок – не иначе как с Землёй Алатыря. Такой Светь видел лишь один раз – у старого Сокола Лодомысла, умершего десяток лет назад.

Пока неторопливо плыли, Гостомысл расспросил о родственниках гостя и сказал, что знает его двоюродную бабушку и её мужа, хотя та и вышла замуж в другое селение Лебедей, не Творимирово, откуда сам вещун и Радислава. Старик держал себя приветливо и не скупился на слова, а заметив рубцы на руках Светислава, вздохнул сочувственно:

– Не ведали и мудрейшие, когда уходили с Золотого острова Хорса, что их детям выпадет оборонять оружием потомков славных аркаидов.

– Что же, дедуня?! Верно, я говорила?! – послышалось от жилища. – Чьи слова: «Сокол прибудет завтра?!»

Гостомысл ласково, щурясь от Солнца, посмотрел на внучку:

– Видно, чувствовала сердцем, Радя?

– Ветер подсказал! – смутилась девушка.

 – Умойтесь и – застольничать. Каркунь тебя не дождался.

– Ему всегда твоя стряпня – пир.

… Ели в молчании. Только старик восславил Живу, потому как был её день, но тут же посетовал, что неласкова она в этот год: не сыскал он и травинки аравня. Видно, запаздывает весна, сдвинулась к лету.

Каркунь сидел четвёртым за столом и по причине гостя раззадорился: хозяйски стукал клювом то по калачу или пирогу, то по чьей-нибудь чашке с похлёбкой.