Исповедальная пора

Так же, как меня лично подкупают стихи о Петербурге.

В частности:

Петербург наступает, как интеллигентное войско,

Чтобы пленные знали, что их отпускают обратно.

Я иду по Фонтанке….

На мой взгляд, книга наверняка найдёт своего читателя.

Автора, пережившего Пушкина и Лермонтова, ждут новые книги. Время есть, и есть возможность совершенствования.

    Яков Гордин

«Вот постамент, вот тумба…»

Вот постамент, вот тумба,

Что-нибудь с них возьми…

Жизнь, как пустая клумба,

Вытоптанная людьми.

Тянется день вчерашний

К нам из последних сил.

Мне ничего не страшно,

Я ведь тебя любил.

Пальцы теряют цепкость,

В воздухе – дух белья.

Если что было ценным —

Это любовь твоя.

Режешь так звонко дыни,

Что ничего не жаль.

Смерть исчезает дымом,

Лёгкая, как вуаль.

Может, и жили б складно,

Но впереди – мечта.

Прошлого нет – и ладно:

Клумба стоит пуста.

«Жизнь – труба, предостаточно сажи в ней…»

Жизнь – труба, предостаточно сажи в ней,

Трубочиста черно естество.

От последней любви не откажешься,

Потому что за ней ничего.

Потому что за гранью прощания

Сединой сиротеет висок,

Потому что мои обещания

Превращаются в мокрый песок.

Потому что когда ты стараешься

Сделать вид, что тебе всё равно, –

Облака уплывают в Сараево,

Чтоб боснийское выпить вино,

Чтоб хлебнуть за здоровье эрцгерцога,

За здоровье Гаврилы, за всех,

От последней любви не отвертишься,

Потому что уныние – грех.

Жизнь – труба, вылетай в неё, молодость!

Если некому будет отмыть –

Я схвачусь за серпы и за молоты,

Чтоб умерить вчерашнюю прыть.

А потом, возле церкви, на паперти,

Положу, в чём нуждался сильней.

Пусть в Сараево сербские матери

Исчезают из сонма теней.

Жизнь – труба. Предостаточно сажи в ней.

Трубочисты меняют бельё.

От последней любви не откажешься,

Даже если черёд не её.

Даже если она бестолковая

И чужой захлебнулась виной.

До войны было платье как новое,

Но состарилось вместе с войной.

«Булочная работала до восьми…»

Булочная работала до восьми.

Предлагали кофе, к нему ром-бабы.

Принеси меня обратно и вознеси.

И тогда бы я бы… тогда бы я бы…

А кассирше было семнадцать лет,

У неё жених в химвойсках, и это

Заставляло меня не смотреть на свет

И давиться кофе… Не помню, Светой

Или Аллой её называла мать.