Глубинная почта

Что к ужасу ближе?

В чём больше беды и обузы?

Быть женщиной рыжей,

Поющей бедовые блюзы,

Безвестной и старой,

Любезной лишь за полночь бару,

В костюме – с сигарой —

Недевочки пьяной на шару?

Или Спиридоном,

Своё ненавидящим имя,

С холодным бидоном

Идущим на тёплое вымя

В деревне, забытой —

Да на фиг она им! – властями,

Лет за сто убитой

И стащенной в воду кустами?

А может, шаманом,

Вождя умирающей дочке

Украдкой на лоно

Кладущим куриные почки

И воющим дико

В овеянном вьюгою чуме?

Представь-ка, воззри-ка

В своём кокаиновом шуме!

Что дарит сюжеты

Последнему в жизни кошмару?

Разводы? Наветы?

«Поддай-ка нам, дяденька, пару»?

Разбиты дороги

В душой покидаемом мире…

Что вцепится в ноги,

Как каторжным чёрные гири?

Я – в треснувшем стекле…

Я – в треснувшем стекле

над коммунальной ванной:

Вонючая вода, сантехника, уют.

Две бабушки мои, с любовью неустанной

Обняв мое лицо, не мёртвые, поют

И в белые хлопки завёрнутое тело

Несут они моё, как самолёт-судьба…

Я провожу рукой: как страшно отпотела

От этого тепла холодная труба!

Уже и грязь чиста, и пьяные соседи

Размыты в белый мел пространством перемен,

И за окном огни – во тьме аз буки веди…

Глаголю ли добро в тени зелёных стен?

Наутро, показав язык далёким странам,

Из ледяной весны в новёхоньком пальто

Иду в родной июнь с пурпурным барабаном,

И на пути моём не выстоит никто.

Агараки

Мы в Греции, родная, наконец-то!

Задев плечом неполную луну,

К концу подходит морем наше детство,

Поэтому я ночью не усну.

И лёжа на спине в особом свете,

Что вмешан с пылью в кровь и молоко,

Как яблокам в сухой придверной клети,

Нам дышится легко и глубоко.

Не в Турции, а с тем же ведь успехом…

Границы-то с земли не сметены.

Мы в Греции. Я понял по орехам,

Хотя они ужасно зелены.

Кудрявый бог с дриадой-недотрогой,

Идём по склону, смятому войной,

А ласточка над самою дорогой

Летит, как самолётик заводной.

Дороже, чем пряничный домик…

Дороже, чем пряничный домик,

мне сахарный дом.