«Третьяковка» и другие московские повести

Здесь висели все его работы —

«Виды Крыма», «Оттепель», другие…

Всё, что он успел оставить,

Сам

Навсегда оставшись двадцатитрехлетним.

Приходя и уходя,

Она

Останавливалась на какие-то секунды

Перед каждой из его картин,

Таков был ритуал —

Поздороваться и попрощаться.

Но смотрительница как-то раз,

Зал оставив ненадолго без присмотра,

Возвращалась

И ещё в дверях

Обнаружила, что девочка стоит

Не перед пейзажем,

А перед портретом

Самого Васильева,

Написанным Крамским.

Острый взгляд затылком ощутив,

Девочка отпрянула так резко,

Словно током стукнуло ее.

И четыре дня не приходила.

А на пятый день все три явились.

В этот раз они болтали громче,

Чем всегда,

На «Мокрый луг» глядели меньше,

Подходили и к другим картинам

С видом опытных искусствоведов.

И косились на смотрительницу зала.

Та, демонстративно отвернувшись,

Их не замечала.

Ей и так

Все, что можно вычислить,

Додумать,

Было хорошо о них известно.

Учатся они в английской школе

Тут поблизости,

Живут в домах советской знати,

Здесь же понастроенных —

Об этом говорили

Тонкие колечки и сережки,

Золотые, с настоящими камнями,

Обувь дорогая…

Было ясно,

Это девочки не из простых семей.

Главное неясным оставалось:

Что им дался этот «Мокрый луг»?

И пошло-поехало все то же:

Чуть не каждый день она приходит,

Иногда после уроков забегает,

Чтобы вечером засесть надолго,

А подружки пару раз еще мелькнули

И пропали вовсе.

Школьный год

Завершался.

Наступало лето.

– Неужели будет ездить с дачи?

Приезжала четко через день

До конца июля.

– А теперь, конечно,

Мама с папой повезут на юг, —

Думала смотрительница зала.

– Поглядим, что будет через месяц.

И про все это забыла напрочь.

Неожиданно войной запахло.

Все вопили о советских танках,

Раздавивших «пражскую весну»,

О каких-то новых декабристах,

Сосланных в таежные края.

По ночам с «глушилками» боролись.

Тайная добыча информации

Расцветила жизнь

Необычайно.

И хотя смотрительница зала

Свой имела взгляд на эти вещи,

Про себя она его хранила,

И во время самых жарких споров

Даже одобрительно кивала —

Как бы ни было,

Все это поднимало

Над тупым однообразьем быта…

Где-то на исходе сентября

В зале Репина они столкнулись.