Пожить в тени баобабов

Пожить в тени баобабов

Геннадий Мартович Прашкевич

Геннадий Прашкевич

Пожить в тени баобабов

Сунув руки в карманы длинного добротного плаща из светлой замши, привычно и удобно сидящего на широких плечах, Валентин свернул под кирпичную арку и хмуро огляделся.

Типичный питерский внутренний мощенный двор…

Катафалк… Штук пять легковых машин… Столько же на улице… Возле катафалка люди в спецовках. Явно мортусы. Поплевывают, поглядывают на часы, дело привычное…

Рыжие кирпичные стены, пыльные окна…

Действительно самый типичный питерский двор – мощенный, запущенный, голый, хотя, как ни странно, откуда-то под стены нанесло желтых листьев, а кое где упрямо бледнеет жалкая вырождающаяся трава.

Осень…

Полуденное солнце печально золотит обветрившийся и облупившийся кирпич, пускает над пыльными и скучными стенами призрачную поблескивающую паутинку.

Осень…

Не должно быть тут никакой, даже бледной, травы под голыми рыжими стенами, но ведь растет… Бледная, нежная… Рахитичная, но растет… Наверное, где-то перед стеной проходят трубы отопления.

Валентин недоуменно повел плечом.

Удивила его, собственно, не трава, чего в траве удивительного? – трава и зимой может прорасти на обогретом месте. Удивила Валентина желтая палая листва под голой стеной. Обычно в таких вот запущенных дворах сухую листву наметает ворохами, но в этом дворе нигде, ни в каком его закутке не было ни одного дерева, даже самого захудалого.

Откуда же тогда заносит листву?

Впрочем, какая разница?…

Тяжело пройдя мимо стайки молча, но деловито покуривающих девиц, облаченных в светлые, длинные, по моде, плащи, Валентин толкнул двустворчатую облупленную дверь подъезда.

Все, что осталось от стародавней, даже от весьма стародавней роскоши – лестница.

Широкая мраморная лестница с истертыми поблескивающими ступенями, кое-где глубоко выщербленными.

Лак на деревянных перилах облез, стены, как везде, густо исписаны матом и известными восклицаниями.

«Цой – жив!», матерщина…

«Мы вас похороним!», матерщина…

Все как везде… Цой и, естественно, матерщина. Матерщина и, естественно, «Мы вас похороним!»

Кого нас?

Кто «мы»?

Тайна.

А хоронят…

А хоронят не каких-то там «мы», а Серегу!

Валентина опять как током ударило.

Братана!

Младшего.

Он поднял голову.

Вдоль всей лестницы до самой площадки узкой цепочкой стояли люди. В основном молодые. Крепкие, хмуроватые.