Последний молот

А от их взора их даже Хёльберту стало как-то не по себе, упаси пречистый увидать такой взгляд среди битвы. Ворон бдящий немедля, схватил свой молот, водружая грозное оружие за спину.

– Может, и сожгут эту вашу ведьму, но не ранее как на приговоре поставит печать мать судительница. Вот тебе моё слово хозяин. Спасибо за то, что не очерствел сердцем как прочие. – бросил направившийся к двери твёрдым шагом Молот.

– Поторопись Илиром заклинаю, может, успеешь всех от страшной смерти огородить. – крикнул, обретя смелость Хёльберт вдогонку едва Ворон бдящий, приоткрыв дверь выпустил вперед себя верную птицу, что сопровождала каждого наречённого брата и даровала собственно ордену его странное слуху прозвание.

– Кого это всех? – чуть ошарашено замер на пороге Одерек.

– Так вместе с целительницей проповедник вознамерился сжечь и всех детей, что она выходила. Мол полны они отныне тьмы силами, миньоны мракобесные ведьмой выпестованные. Как-то так на проповеди гово… – последнее слова заглушил грозный рёв Молота, донесшийся снаружи, обращенный к дюже перетрухнувшему конюшему служке.

– Коня моего живо пока не вдарил для прыти.

Тяжелый груз спал с сердца Хёльберта заслышавшего на тракте быстро удаляющийся цокот копыт. – Убереги пречистый война совестью одарённого, прости над ним длань свою. Илир глас воли его, даруй силу остановить страдания и боль. Надели гневом своим аки бронёй дабы свершил суд праведный беспристрастный. – одними губами повторил трактирщик чуть изменённую молитву.

– Внемлите мне о добрые чада Илира нашего! Внемлите сердцами да душами. Ибо только они есть суть, света, принесенного им в мир наш тварный. Долго терзались вопросами мы, почему оставил нас пророк слова его, светоносный пречистый Илир. – истошно надрывал глотку худенький лысый старче с жиденькой бороденкой, в черной латанной перелатанной монашеской сутане длинною до обутых в простенькие ленточные сандалии пят.

– Вопрошали мы в храме его, почему падет скот, вскормленный в ущерб животам нашим и со столов наших.

Почему не родят поля, удобренные потом тел наших, окроплённые кровью истертых ладоней наших. В криках скорби взывали к Илиру матери, исторгнув в мир мертвых первенцев. За что, почему в каждом начинании, преследуют нас лишь горе да невезенье, чем сирые мы, чтущие заповеди его заслужили немилость.

Неистово сойдя в фанатичное полу безумие, вопил старый проповедник со свеже-сколоченного добротного помоста.