Магнолия в твоём саду. Часть 2

Я отнесла его в предел райских садов — чтобы цвёл, не увядая, вечно свежий и прекрасный, в память о маленькой садовнице.

Мне нравилось верить, что светлая душа Ивонны пленилась чарами райских садов, и эхо её воплотилось в образе садовой феи. Сколько раз я приходила сюда, в мир сиреневых сумерек, бело-розовых цветов и лиловых деревьев, искала её, но так и не нашла.

Впрочем, надежды я не теряла.

Прежде в этом пределе отражались только ажурные мостики, беседки и гроты, скульптуры феддийских нимф, резные кареты и фонтаны с хрустальными струями.

Кто бы мог подумать, что зло, свившее гнездо в доме Томаса, найдёт лазейку и сюда, отравит этот нежный сказочный уголок.

Я с ненавистью смотрела на чернильно-чёрный куб, воздвигшийся среди бледно-фиалковых теней. А зло из мрака точно так же смотрело на меня. И в этом поединке взглядов я терпела поражение, миг за мигом превращалась в мелко дрожащий студень…

Хватит! Я презрительно фыркнула, развернулась и медленно, с достоинством поплыла к аллее из цветущих жаккаранд. Они здесь всегда цвели.

В конце аллеи над ковром пушистого мха цвета крокусов в инее парила тень.

Безликий! Так и знала, что искать его надо у дома Томаса.

Нет, постой… Пришелец носил такой же длинный балахон с капюшоном, но его силуэт и манера двигаться не имели ничего общего с Безликим, хотя были знакомы мне не менее хорошо, и даже лучше — ведь знакомство наше состоялось давно, очень давно.

— Уалусса! Тысячу лет тебя не видела!

— До этого срока тебе ещё жить и жить, маленькая.

Он отбросил капюшон: всё та же смуглая кожа с бронзовым отливом, те же широкие скулы, длинный подбородок, высокий лоб и крупный нос дугой. Чёрные волосы, блестящие, будто от масла, скручены в узел на темени. Глаза навыкате, чуть раскосые, переливались, как камень тигровый глаз, в правом ухе горел крупный сапфир.

Лишь однажды я видела, как Уалусса менял облик. Он превратился в огнедышащего змея, чтобы дать отпор истребителю и разогнать свору гончих, взявших меня в окружение. А человеком всегда выглядел одинаково, причём был плотен, как смертный, за какой бы завесой ни оказался.

Однажды я спросила: «Как тебе это удаётся? Ты же сам учил, что вид потустороннего существа определяется свойствами места, в котором оно пребывает». Сейчас моя кожа приобрела нежный сиреневый отлив, платье украсили цветы, а волосы — я пальцем вытянула из-за уха прядь — ну, да, стали фиолетовыми. Уалусса же оставался таким, как всегда.