Кошка Белого Графа

— Да уж, зима в этом году! — Грохот стих. Майра убрала ногу с педали, радуясь возможности передохнуть. — Сплошное разорение, а не зима. И куда Белый Граф смотрит? Совсем разленился!

— Он один, страна большая, везде не поспеть, — мама не поднимала глаз от шитья.

— Раньше-то поспевал.

— Раньше и зимы мягче были. А с этой, видно, не совладать, — жемчужины в маминых пальцах мерцали, как угольки, невесомая дымка струилась утренней зарёй. — Стихия сильнее человека, что ни говори.

Они с Майрой похожи, как и подобает матери и дочери. Не то что я — будто кукушонок в чужом гнезде. Обе невысокие, белокожие, темноволосые, с глазами серыми, как море в шторм. Истинные ригонки. Но мама красивее, хотя ей пятьдесят, а Майре двадцать. Когда улыбается, и вовсе глаз не отведёшь. Жаль, улыбается мама только заказчикам.

Но иногда её можно рассмешить.

— Белый Граф, — сказала я, — королевской невесте пути расчищает. Не до прочего ему!

У Майры заблестели глаза:

— Вот бы она к нам завернула! А что? Будущая королева Ригонии обязана чтить наших богов. Свену и Свяне перед свадьбой поклониться — святое дело. Подумаешь, крюк! Она же, небось, через Лейр поедет? Оттуда до Свеянска всего-то пятьдесят миль.

— Сущая мелочь! — подхватила я. — А из храма — прямиком в ателье госпожи Эльс. Где ещё королеве платье шить?

Мы дружно засмеялись.

В этот момент в приёмном зале брякнул колокольчик.

— Карин, — сказала мама.

Будто я не помню, что сегодня моя очередь встречать заказчиков!

Скинула рабочий халат и поспешила в зал, на ходу обирая с себя нитки. Если занимаешься шитьём, нитки будут повсюду и всегда — сколько ни осторожничай. Маме с Майрой проще, у них наготове длинные расшитые жилеты на удобной застёжке. Если понадобится, вмиг набросят и выйдут. Моя же доля нынче иная.

В зале у нас всё устроено, как в столичных салонах: манекены из воска в самых роскошных платьях, на полках лучшие ткани, под окном мягкие диваны. Не стыдно перед клиентами, даже самыми богатыми и требовательными.

А именно такие к нам и пожаловали.

Барышня, румяная с мороза, в белом горностае, господин — в соболях, шуба до пят крыта чёрным кастором, в меховых рукавицах трость, сам грузный, солидный, лицо тяжёлое.

Она — сразу к платьям. Он смахнул с бородки иней, потопал сапогами, оббивая снег — для кого скребок у крыльца поставлен да веник положен? — и приготовился скучать. А тут я. Господин сейчас же ожил и прилип ко мне взглядом. В дежурные дни я тоже манекеном служу. Вернее, куклой.