Верхом на елке

— И без всяких глупостей больше. Начнешь упираться — и впрямь кину тебя в лесу. Надоело мне твое упрямство хуже пареной репы.

Я послушно зашагала с ним рядом. Хотя «зашагала» — это слишком смелое слово для моего способа передвижения. Вернее сказать — повисла на мужчине всей тяжестью своего тела. Тот крякнул было, но лишь ускорился, без малейшего напряжения таща меня за собой. С каждой секундой мне становилось все хуже и хуже.

А уж не стала ли я жертвой очередного заклятья мужчины? Вдруг он оглушил меня какими-то чарами, осознав, что иным способом со мной не совладать?

Мутная паника всколыхнулась в моей душе.

Но почти сразу улеглась. Мною овладело какое-то странное оцепенение. Казалось, будто все это происходит со мной не всерьез. Будто я крепко-крепко заснула, и сейчас мать разбудит меня гневным окриком — не слишком ли я разленилась, раз валяюсь до обеда, когда дел по хозяйству невпроворот.

— Не люблю колдунов, — буркнула я, не понимая — то ли это в глазах так потемнело, то ли магическая искра, плывущая над нашими головами, принялась гаснуть.

— Вот и делай добро людям, — как-то очень глухо донесся до меня ехидный смешок мужчины. — А впрочем, меня вообще мало кто любит.

И это было последнее, что я услышала. Темное тяжелое небытие заколыхалось вокруг меня, надежно укрыв от реальности.

Понятия не имею, сколько я пробыла без сознания. Может, пару минут. А может, и несколько дней. Очнулась я так же резко. Просто вдруг открыла глаза — и обнаружила, что смотрю в темный бревенчатый потолок.

— Ну что, пришла в себя, птичка? — раздался знакомый голос.

Он пробудил во мне целый вал воспоминаний. Строгий материнский наказ вернуться пораньше. Тяжесть медяка, зажатого в ладони. Предательский лед, припорошенный снежком и потому не замеченный. Я взмахнула руками, силясь удержать равновесие — и монета улетела в сторону. Наглая сорока подхватила ее на лету. Издевательски затрещала, и мелькнул между деревьями ее черно-белый хвост. Я кинулась в погоню сразу же, без промедления.

Даже страшно представить, что придется вернуться домой и сознаться матери в случившемся. И дело даже не в том, что расправа будет скорой. В принципе, чего бояться-то? Ну получу пару звонких оплеух, не впервой, чай. Рука у матери тяжелая, но через пару минут она и погладит по голове, молчаливо прося прощения за несдержанность. А затем сядет за стол, тяжело сгорбиться и спрячет лицо в ладонях. Слышать сдавленные рыдания матери для меня худшее наказание.