Нитью светлой твоею стану

Нитью светлой твоею стану

Мира Кузнецова

Нитью светлой твоею стану

Я увидел ее в магазине. Она стояла у витрины и, как мне тогда казалось, улыбалась разноцветным клубкам, рядами выложенным под стеклом. Ее рука легла на прилавок, и пальцы забарабанили, привлекая внимание продавца. Та оторвалась от чтения книжки и с явным сожалением отложила ее в сторону.- Будьте добры... И вот уже витрина распахнута, и на гладкую поверхность столешницы один за другим ложатся мотки с яркими этикетками. А женщина по очереди перебирает нити, гладит их, словно спину кошки, подносит к свету, потом прикладывает к щеке, и, улыбается, словно прислушиваясь к чему-то, живущему внутри ее. И ясно, что эта ласка и эта улыбка предназначаются не рассыпанному вороху на столе, а именно тому, что спрятано где-то глубоко. Так невыносимо захотелось, чтобы немедленно и меня подхватили эти ласковые руки и поднесли к лицу. Будь у меня сердце - оно бы сейчас часто-часто стучало. Но откуда ему взяться у клубка шерсти? Да и шансов попасться на глаза почти не было. Ведь меня привезли только вчера, а любительница женских романов почему-то не особо спешила нас выставлять, оставив лежать в чуть приоткрытой коробке.- Они все такие милые, но это не то, что мне нужно, - развела руками женщина, собираясь уйти.Продавец встрепенулась, наконец-то вспомнив, зачем она здесь, и окликнула:- Погодите, есть еще. Вчера же был привоз!- девушка кинулась к нашей коробке, подхватила и, поставив на прилавок, распахнула.Не веря в случившееся, я распушил все свои ворсинки, став мягким и пушистым, изо всех сил желая доказать, что я достоин того, чтобы лежать в ее ладонях. А она протянула руку, слегка сжала меня пальцами и поднесла к щеке. Потерлась кожей о мои нити, закрыла глаза и...- Да. Я беру. Всю упаковку. Сколько их там? Десять? ...Меня спрятали. Не только меня – всех нас засунули в самый темный угол шкафа. О-оооо! Растерянность взъерошила мне ворс. За что? Почему? Зачем эти мягкие руки так легко с нами расстались? Зачем? Обида и джинсы, упавшие сверху, сплюснули и - пришла дрёма. Изредка, сквозь вату полусна, звучали голоса: мягкий и воркующий – женский, и другой – мужской, низкий, снисходительно-вальяжный. К сожалению, они редко звучали в нашей комнате, и к тому же были слишком тихи. Поначалу, слыша ее смех, я еще просыпался, но потом смирился: «Забыла…» Проснулся резко, вдруг. Чья-то ладонь шарила в недрах шкафа, подбираясь к нам, спрятанным под стопкой одежды.