Обреченные

Пока он подходил, священник закончил бормотать над гробом, тот поместили в яму, и средних лет мужчина в черном пальто — либо отец, либо какой-то близко-дальний родственник, усопшего недолюбливавший (в пользу этого говорило отсутствие на его лице даже намека на скорбь), — уже приготовился бросить первый ком земли.

— Остановитесь, — приказал Фретерико.

Кричать он не стал: люди и так давно уже поглядывали в сторону странного незнакомца, предпочитая унылому бубнежу священника хоть такое развлечение, к звукам его голоса прислушались все как один.

— По какому праву?! — выкрикнул священник гораздо выше, чем следовало. Голос дал отвратительного петуха. — Почему вы здесь распоряжаетесь?! С какой стати прерываете похоронный ритуал, богохульник… гореть вам…

— Вы собрались похоронить живьем человека, который, уверен, лично вам не нанес никакой смертельной обиды, — прервал Фретерико обличительную речь. Кары, предрекаемые священником, его нисколько не тревожили: не тому, кто знает, что такое сгорать заживо, грозить пламенем.

По толпе пронесся вздох. Родственник выронил ком земли, и тот шмякнулся в жижу, окатив грязью правую брючину ему и подол стоящей рядом женщины, та, впрочем, даже не заметила, смотря на Фретерико как… на мага далеких времен: с ужасом, почтением и неожиданной надеждой.

— Как вы смеете?! — завизжал священник. — Да кто вы такой?!

— Фретерико Экеро, — представился он четко и громко, предоставляя возможность запомнить и расслышать всем присутствующим.

Лишь абсолютные невежи все еще верили в байки о цене имени.

Имени, иногда даденном случайно и точно не имевшем власти над тем, кто был им «одарен». Своим Фретерико был, пожалуй, даже доволен, но скольких на своем веку он повстречал несчастных, коим не повезло… Особенно тех, родители которых вспоминали о «годах прежней славы» или почти забытых языках мира.

Останавливались они с Марго в одном горном селении, так там трактирщик едва не назвал новорожденного сына ночным горшком. Оркский — язык звучный и красивый, не чета эльфячьему — нынче знали немногие, но все же!

— Фиатец, — шепнул некто в толпе: в Регии, в которой все они находились, иностранцев терпеть не могли.

— Проклятый булочник.

В Фиате, как известно, зерно растет лучшее и хлеб из него соответствующий, для иностранцев дорогой.

Произнесено было довольно тихо, но Фретерико расслышал и улыбнулся почти плотоядно. Потому что фиатцем не являлся, несмотря на темные жесткие, как грива, волосы. Франкийцем, на которых походил в профиль, — тоже.