Белый поморник, серая крачка и волчонок

По помостам гуляли лишь воины, что злобно зыркали на одинокого Трюггви в луже.

— Казнь! Казнь! Казнь! Казнь! — праздновали у Трюггви за спиной.

На это Этельбертовы умельцы только скалились.

Трюггви помнил, на что они способны. С каким хрустом вырывались блестящие красные лезвия из подбрюший его людей, бегущих с поля боя… Те, кто остались тогда в живых, тоже тут.

Трюггви их, наконец, нашёл. С ними-то можно сыграть в гляделки…

Его ведь держали всегда одного. То в клетке, то на привязи. Никого к нему не пускали.

Они на боковом помостике под навесом.

Вроде с людьми Этельберта, как тот пообещал, но будто и отдельно, сразу все вместе. Будто под присмотром новых друзей. Без оружия. Вымыты, одеты в чистое-незалатанное, самые тощие из всех — хотя Этельбертовы тоже не дюже упитанные.

Отводят глаза, когда замечают, что Трюггви посмотрел на них.

«Да… Вы там. А я здесь».

Всё, как захотел Трюггви.

Пусть они не исчезнут. У них, наверное, будут ещё здесь дети. Сыновья и дочери… Что понесут их знания и кровь дальше.

Однажды Трюггви после очередных слишком суровых невзгод решил:

«Если родные боги на нас прогневались, то надо доказать им, что они неправы».

Чтобы боролись и выживали его люди не зря.

Непросто далось ему это решение, давящее и жуткое; но только его Трюггви видел правильным. И поэтому он всегда давал хороший бой превосходящей силе. И должно быть, поэтому всегда побеждал — так или иначе…

Трюггви отвернулся от своих и застыл, глядя вперёд.

В левый бок ударило что-то твёрдое. Трюггви едва поморщился.

Наверняка по пятну понятно, куда целить. Там под ребром была открытая рана, которую он сам себе перевязал по дороге, когда его ненадолго освободили от верёвки. Пришлось рвать рукав и подол рубахи.

— Эй, пёс!

На поручень слева облокотился пухлозадый хлыщ из дворцовых. Он смачно поедал мочёное яблоко. Второе он бросил в Трюггви — теперь оно тонуло в грязи. До ноздрей Трюггви долетел кисло-сладкий пряный запах. Если бы во рту ещё оставалась слюна, не было бы этой склизкой плёнки, Трюггви не удержался бы и позорно сглотнул.

Хлыщ кивнул на валяющееся яблоко. На, мол, жри.

— Хорошо ты, убийца, устроился. Прав этот дурак, — показал хлыщ недоеденным яблоком на глашатая. — Подлый ты. Котелок тебе сейчас снимут, на палку насадят. Тушу гнить в клетку положат. Или на дерево повесят. И люди твои тоже недолго проживут.

Он зажал огрызок яблока большим и указательным пальцами, прищурился и щёлкнул по серединке ноготком. До Трюггви ошмётки на сей раз не долетели.