В конце вечности

— Проверял силки у нор, — кряхтя, стаскивая с себя крупные репьи, деловым тоном произнёс Фома. — У нас сегодня мясо на завтрак! — вдруг оскалившись идиотской улыбкой, в которой не хватало зубов, добавил он, потрясая зайцем.

— Мясо, говоришь? — заправляя нож и нервно приглаживая бороду, сказал Остап. — Ну кормилец! Какой же молодец всё-таки! А я уж тебя ругать хотел. Проснулся, холод собачий, костёр потух, и на посту никого.

— Да! Зайцы попались! — радостно зашагав косолапой походкой через поляну, крикнул Фома. — Гляди, какие жирные! — потряхивая обмякшими тушками, добавил он.

— Ты какого чёрта ушёл?! Сучий ты сын!!! — неожиданно сменив саркастический мягкий тон, взорвался охотник. — Какой уговор был?! Тебя спрашиваю!

— Двое спят, один сторожит и присматривает за костром! — с недовольством побитой собаки взглянув на Остапа, ответил он.

— А ты что?! Жрать захотел? — сдвинув брови, закричал на толстяка Остап и носком сапога зло пихнул в его сторону погасшую головню.

— А чего, потух, что ли? — залепетал здоровяк и, бросив на траву дичь, зашаркал к кострищу.

— Да нет, что ты?! — протянул Остап. — Смотри, какой жар! Степаныч аж под шкуру с головой залез, чтобы седины не опалить.

— Вот дела, — со вздохом сказал Фома. — Только ведь дрова подбрасывал, — упав на колени и раздувая угли, виновато оправдывался он.

— Эх, Фома. Бездонная твоя утроба. Ты ведь душу продашь за куриную ногу! — откинувшись на ствол дерева, ядовито произнёс Остап.

— Дык я быстро же. Ну, отошёл по нужде, заодно дай, думаю, силки проверю, — заёрзал Фома.

— А если б волк нас задрал? — надавив на веки пальцами, со вздохом произнёс Остап. — Вот идёшь ты с зайцами наперевес, а зверьё из нас кишки тащит. Так же оправдывался бы в деревне?

— Тьфу на тебя. Что ты за человек? Почему я с тобой дружу до сих пор? — с обидой произнёс Фома. — Да мы давным-давно всех волков капканами переловили, один только твой ручной и остался. Только в толк не возьму, как он тебя до сих пор, скотину такую, не сожрёт.

— Ещё огрызаться вздумал, — недовольно буркнул Остап.

— Остап, полно тебе брюзжать, — раздался скрипучий голос из-под собачьей шкуры.

— Ох! Доброе утро, Степаныч! — с облегчением, повернувшись к старику, произнёс раздувавший угли Фома. — Остуди ты этого скрипушника. Всю плешь мне проел, сил больше нет его слушать.

— Ты ещё и жаловаться вздумал?! — сведя смоляные брови, спросил Остап.