Вещь превыше всего

Вещь превыше всего

Слишком сложно (придумать нормальный ник)

Вещь превыше всего

Посвящается той, с которой связаны мои самые счастливые и самые ужасные моменты.

Артонио Гнимани плотно сжал желтоватые зубы, стараясь проглотить рвущийся наружу крик боли. Правая половинка его великолепно закрученных по последней моде усов лежала у ног. Она успела порядком промокнуть от крови, льющейся на неё сверху из рассечённых губ, щеки и десны под ней.

Адская боль.

Какого чёрта нужны все эти подшлемники, кольчужные капюшоны, цервельеры[1] и трижды проклятый шлем, если они не защищают?!

В ярости сорвав с себя этот бесполезный кусок металла и отбросив в сторону, Артонио шумно сплюнул вязкий алый комок, вместе с ним избавившись от нескольких зубов. Это привело его в не меньшую ярость.

А его оппонента — в не меньшее отвращение.

— Как смеешь ты осквернять эту священную землю? В этом святилище многие поколения лекарей посвятили себя выращиванию лекарственных трав, здесь нет места грязи чужеземцев!

— Молчи, женщина! — Каждое слово давалось с трудом, но он не отказался бы сказать ни одно из произнесённых слов.

Артонио Гнимани, жандарм королевства Бриза, известный своими усами и непреклонностью, бросился в атаку.

Он беспорядочно размахивал своим bec de corbin[2], яростно бранясь. Любой отдельно взятый удар раскрошил бы каменную стену в пыль, но ни один не попал в цель.

Оппонент — миниатюрная женщина в белых одеяниях с широкими рукавами и ярко-красных просторных шароварах — непринуждённо уклонился от каждого. Её исполненные изящества движения были больше похожи на танец.

Размашистые потуги Артонио Гнимани сравнивались совершенно точно с прыжками беснующегося кабана в лавке стеклодува. Его тяжёлая, грузная фигура в латных доспехах поворачивалась всё медленнее и медленнее.

На очередном витке их продолжающейся уже очень долго битвы женщина, выпорхнув из-под молота, как большая белая бабочка, тонкой ручкой прилепила к чеканной кирасе полоску бумаги.

Не касаясь земли, она отлетела на несколько шагов от большого и неповоротливого мужчины.

Заскрипели латы — тот бросился за ней, во всё горло крича ругательства. Но вдруг полоска, покрытая чёрными письменами, намертво присоединившаяся к железной груди, ослепительно засветилась. Скосив на неё налитые кровью глаза, Артонио Гнимани простонал:

— О, Богиня Света, опять!

Обратившись мощным порывом холодного ветра, бумага рассекла кирасу и всё, что за ней.