Гай

Белая шерстяная туника, перехваченная золотым поясом и не очень чистый, но явно дорогой пурпурный плащ застёгнутый бронзовой узорной фибулой. Когда он попал в дом?

– Ну и пугало!

Я был уродлив и знал это, поэтому его восклицание лишь неприятно царапнуло меня, но не оскорбило. Ответил кратко:

– Нога болит, – и, не удержавшись, заметил: – Не ожидал так быстро увидеть человека.

Его губы искривились усмешкой:

– Я и не человек. И я голоден.

Это заявление заставило присмотреться к незнакомцу внимательней. Правильные черты, холодный взгляд, тяжёловатый властный подбородок, идеальный нос, тёмные кудри над высоким лбом – он был красив. Уж не бог ли сошёл на землю, чтобы вмешаться в творимые людьми бесчинства?

Я с трудом поднялся, опершись рукой о ступень.

– Пойдём, путник. Здесь осталось достаточно еды, чтобы насытиться.

– Кроме тебя, для меня здесь нет пищи, – быстро возразил он.

Наверное, лицо моё отразило растерянность и сомнения. Юноша расхохотался. Пожелтевшие глаза и громадные клыки сделали его похожим на волка. Я на миг оторопел, поняв, что вижу перед собой духа ночи – лемура или стрикса. Разве так он должен выглядеть? Цветущее воплощение телесности, в котором не было ничего уродливого или призрачного!

– Страшно? – ухмыльнулся стрикс.

Я покачал головой:

– Нет. Удивительно, скорее. Мне казалось, что духи ночи являются лишь в женском образе.

– Не боишься смерти?

– Она будет избавлением.

Несколько мгновений он не сводил с меня тяжёлого неподвижного взгляда, потом закинул голову и расхохотался:

– Ты забавный! Расскажи о себе! Как твоё имя?

Тяжёлая рука придавила плечо, понуждая снова сесть. Стрикс устроился на ступеньке рядом.

– Меня зовут Филоник, – покорно сказал я.

– Ты не похож на грека.

– Так назвали в плену. Я варвар.

Он кивнул, явно довольный своей прозорливостью:

– Сколько раз бежал?

Я невольно коснулся рукой лба.

– Да, клеймо. Почти забыл о нём – нечасто приходится видеть отражение. Его выжгли после первого побега. Во второй раз сломали ногу. Больше не пытался. Куда уж! – еле двигаюсь.

– А глаз?

Я прикрыл ладонью пустую глазницу и снова опустил руку. Пальцы скользнули по шраму, проходящему через бровь. Дальше он спускался через щёку и уродовал губы.

– Шрам не мешает мне. Только улыбаться неловко – тянет.

– Это тоже часть наказания?

– Да, – неохотно выдавил я. Рассказывать эту историю не доводилось, а вспоминать было неприятно.

Его губы вновь искривились в улыбке – презрительной, понимающей:

– Не лги.