Кабаре - внутри

Кабаре - внутри

Владимир Торин

Кабаре - внутри

Основано на реальных событиях… (А если не верите, то кто вам виноват, что события у вас не в пример скучнее)

Часть I. Внутри кабаре.

 Случилось это еще в те времена, когда я имел такую опасную и наивную склонность оскорбляться до глубины души. Искренне, по-детски, надолго (почти навсегда). Принимал все слишком близко к сердцу. Причем настолько близко, что оно (мое это сердце) могло просто взять и щелкнуть по носу подобравшееся вплотную «все», и ему для этого даже не пришлось бы вытягивать его сердечную руку.

 

 Вот такая вот была беда. Тогда я еще хотел каким-то образом заполучить (украсть, наверное) всеобщую любовь и не понимал: это чертовски сложно, если делаешь и создаешь что-то… ну… не совсем обычное и отчаянно странное.

 Куда уж там. Любовь всеобщая. Ндаа…

 В общем, сейчас вы читаете мои воспоминания об одном из случаев, когда критика вышла горькой и безосновательно отравляющей, а коробочка моя оказалась слишком тесной, чтобы из нее вылезти, образно выражаясь, естественно.

 Эта история не слишком похожа на прочие мои истории: нет в ней кровавого убийства, каких-то тайн, оживших кукол и сверхтрагичной жизненной драмы. Это просто случай. Случайный случай и кое-что музыкальное…

 Играли мы тогда в одном из захудалых кабаре Гамлина. Гамлин – небольшой городок, расположенный на другом берегу Пыльного моря примерно на одной с Габеном широте.

Его еще называют «Дырявая Сеть». Такое вот прозвище у городка: то ли рыба их дурила, то ли количество декадентных красоток в порванных чулках на квадратный фут превышало норму, то ли еще что. В любом случае, к нашей истории это не относится.

 Кабаре было под стать городку: темное, дымное, пропахшее селедкой, и звалось «Треска». Зал бутылочной формы был освещен вонючим керосином – да заведение и само походило на лампу.

В тупике – крошечная сцена, узкая и неудобная, как карниз дома на пятом этаже, но мы кое-как разместились. Контрабас, скрипка, аккордеон, барабанчик, что-то струнное, что-то звонкое, ну и я – в ту пору хриплое и зеленое. Зеленое одновременно от страха сцены (помните? узенький карниз), от тошнотворного, застилающего глаза разноцветного дыма, и от взглядов, которые прошивали этот самый дым, как иглы.