Девушка с волшебным платком

А мать — что абсолютно уверена, и уж не думает ли он, что она не знает, о чем говорит? Или ему кажется, что у нее на старости лет уже не в порядке с головой? Ей еще и пятидесяти пока не исполнилось, так что о старости говорить было однозначно рано. Леха торопливо заверил ее в этом, а также и в том, что, конечно, ей лучше знать насчет пожара.

Причем он даже не кривил душой и был искренне рад за неизвестных хозяев сгоревшего сарая, которые не пострадали. Но лично ему это никак не помогло, ведь его разум почему-то сохранил совсем другие воспоминания и теперь ни в какую не желал понимать, что они фальшивые.

Страх перед огнем не исчез, и кошмары тоже продолжали время от времени посещать его во сне.

А теперь вот один из них добрался до него и наяву. Ужас накатил на Леху неистовой волной, путая мысли и ища выхода. А потом, наконец, вырвался наружу. Сначала отчаянным криком. А потом и словами. Чужими, злыми и безумными. Леха не соображал, откуда они взялись и что означали. Просто кричал:

— Ведьма! Приворожила меня, ведьма проклятая! Пошла вон отсюда!

Тут и Настино лицо дрогнуло от ужаса.

Огонь в ее руках сразу погас, как не бывало. Она стала торопливо, сбивчиво уверять, что никогда бы так не поступила, никогда!

— Что ты, Лешка, Лешенька! Как же... что ты... я же люблю тебя!

Настя попыталась дотронуться до него, но он шарахнулся в сторону.

— ...Люблю! — повторила она отчаянно и разрыдалась, при этом продолжая твердить сквозь слезы: — Разве можно приворот... да это же вообще... Лешка!.

.

Разобрать, что она пыталась сказать, стало еще труднее, но Леха и не слушал. Только твердил, чтобы она ушла. А она плакала и не уходила. Но ему нужно было, чтобы ушла! Сейчас же.

Он бы сам давно вытолкал ее за дверь, только не смел. Ведь она была ведьмой и у нее был огонь — она могла навредить ему. А еще она была маленькой и хрупкой, а он был большим и сильным и силу свою привык осознавать с малых лет — он мог навредить ей. Своей Насте. Ведьме, разжигающей в ладонях огонь. Насте.

От всех этих мыслей разом его голова готова была взорваться, и Леха вообще больше не мог думать, только все повторял:

— Уходи! Уходи! Уходи!

Его слова сливались с Настиными рыданиями. Настя уже ничего не говорила, только стояла, бессильно привалившись к дверному косяку. Наконец она не то чтобы успокоилась, а как будто не могла больше плакать, отерла слезы с лица и, борясь с судорожными всхлипами, сказала:

— Если тебе эта сила так противна, то и мне не нужна.