Перекур

Они готовы были умереть за него в любой момент, но при этом без особых причин отравляли ему существование. Они то и дело вызывали в нём жалость и гнетущую тревогу за них, а затем откровенно гадили ему в душу. Сегодня умоляли пожертвовать ради них заветной мечтой, а назавтра закатывали омерзительный позорный скандал, упрекая Демида в никчёмности. В итоге выходило, что лишь он виноват в бедах, регулярно обрушивающихся на них…

Поэтому Демид всегда хотел быть один. Хотел, но у него не получалось. Он постоянно был с кем-нибудь. Как правило с женщиной.

Почему? Зачем?

Демид не понимал. Но иногда думал, что это некое несокрушимое проклятие.

И вот уже полгода он жил с Викой…

- Проклятие… - прошептал Демид и обвёл взглядом спальню. Блеклые обои в цветочек отклеились во многих местах. Полосатые жёлто-белые шторы пачкались о пыльные батареи. Из центра потолка, будто усы огромного насекомого, торчали оголённые медные провода. Узкая полка под мутным настенным зеркалом была занята косметикой. На спинке стула сохло выцветшее полотенце. На дверных ручках шкафа висели два платья: красное и чёрное. Ещё одно, зелёное, валялось на потёртом паркетном полу.

- Проклятье, - повторил Демид и взял со стола наручные часы. Детские, золотистые, с розовыми пластмассовыми ремешками. На круглом белом циферблате был изображён диснеевский Винни Пух, запустивший лапу в пузатый горшок.

Часы давно не работали, но Вика любила их и редко снимала. Перед сном, лёжа в постели, она подолгу любовалась рисунком. Говорила, что её интересует не время, а то, сколько в горшке осталось мёда и остался ли вообще.

Плохо, что, идя к подруге, Вика забыла часы. Плохой знак.

У Демида заныло в груди. Встряхнувшись, он прошагал в переднюю. По пути сунул часы в боковой карман штанов.

- Да, мёд есть, – пробормотал Демид и сдёрнул с вешалки чёрную джинсовую куртку. Надел её и кроссовки того же цвета. Открыл входную дверь. Петли противно заскрипели. Он вновь и вновь смазывал их, но всё без толку.

* * *

Лестничную площадку освещала тусклая лампочка, угнездившаяся в расколотом стенном плафоне. В её абсолютно целой грушевидной колбе не было нити накаливания, штенгеля и прочих внутренних деталей. Их заменял тлеющий, но не дымящий сигаретный окурок. Такие светильники днём и ночью горели на всех этажах, за исключением трёх первых. И окурки в лампочках не истлевали, не превращались в пепел.

Белая краска стен посерела, потрескалась и лупилась, обнажая бурую штукатурку.