Знаток. Максимка

Максимка зажал рот, чтобы не выдать себя ненарочным вздохом. По лицу от страха катились слезы. Вдруг чья-то ладонь нежно, почти по-матерински провела по щеке – точно паутинка коснулась. Тьма зашептала комариным писком и шелестом листвы:

— Не плачь, детка, не рыдай, мама купит каравай. Ай-люли – каравай…

Максимка было дернулся – пущай уж лучше Свирид отлупит, чем узнать, кто это такой ласковый живет в трухлявом бревне. Да куда там! Ладонь плотно зажала рот, поперек живота перехватило и потянуло куда-то вглубь бревна – в узкую щель, куда Максимка даже ногу бы не засунул, а теперь проваливался весь. Ласковый голос продолжал шептать:

— Ай-люли, каравай! Ай-люли, каравай…

***

Демьян хоть в поле и не работал, а вставал все равно спозаранку – привычка, чтоб её! Жил он бобылем — мать немцы пожгли, а отец и того раньше в петлю полез, ни жены, ни детей Демьян не нажил. После войны, вдоволь напартизанившись по лесам да болотам вернулся в родные края и занял заброшенный дом у самой кромки леса. Вел хозяйство один — свой огород, куры, да и соседи бывало приносили чего.

Потянулся Демьян, попрыгал на месте, руками помахал, ногами подрыгал — кровь разогнать, зачерпнул полное ведро колодезной воды, умылся, задал корму курам, швырнул Полкану мясные обрезки со вчерашнего ужина и сам уселся трапезничать. Два яйца — свежих, только из-под несушки, краюха черного да пук зеленого луку. Только было Демьян захрустел белой головкой, как на улице раздался Полканов лай.

— Та каб табе… — ругнулся Демьян, вышел на околицу.

У ворот уже ждали — во двор заходить не осмеливались, и дело было, конечно, не в пустобрехе Полкане — этот и мухи не обидит, всего и толку что метр в холке да лай на том конце Задо́рья слыхать. Тут надо сказать, что Демьяна местные опасались и неспроста: слыл он человеком знатким, да еще суровым. До сих пор ходили слухе о бывшем местном алкаше и тунеядце Макарке — тот с тяжкого похмелья залез было в окошко к Демьяну, чтоб поживиться горячительным. Что в ту ночь произошло в хате — не знает никто, зато на все Задорье было слышно пронзительный, полный запредельного ужаса вой. А на следующий день стоял Макарка c пяти утра у здания сельсовета — наглаженный-напомаженный, начисто выбритый и в военной форме — ничего приличнее, видать, не нашлось. А едва пришел председатель — бросился перед ним чуть не на колени и давай просить работу любую, хоть какую, а то мол «ночью висельник придет и его задушит».