Таверна «У Гермафродита»

Он скользил между ними, совершая виртуозные па, да ещё декламировал стихи, так что всё это напоминало театрализованное представление. В таверне уже не осталось равнодушных, даже женская половина Гермафродита пыталась развернуться к залу, но мужская её не пускала, сама желая смотреть, и они тихо переругивались.

— Ступени из яшмы/Давно от росы холодны... — возглашал поэт, отбивая удар немецкого императора и одновременно ножнами блокируя клинок Цинь Шихуана.

— Как влажен чулок мой!/Как осени ночи длинны! — выпад ногой в сторону Августа задержал его, одновременно Ли Бо уклонился от нового выпада Рудольфа.

— Вернувшись домой,/Опускаю я полог хрустальный... — сокрушительный удар ножнами в челюсть вновь опрокинул и так уже пострадавшего Циня.

— И вижу сквозь полог/Сияние бледной луны*, — клинок поэта насквозь пронзил императора Рудольфа, в то время как Август своей шпагой то же самое проделал с Ли Бо. Оба упали, заливаясь пурпурной, мерцающей от большого количество эликсира, кровью.

— Лишь в крайности/Оружье надо брать,/Так мудрецы/Нам говорят опять, — сообщил поэт, снова поднимаясь. Убить местных жителей нелегко. Практически, невозможно.

— Не желают ли высокие ваны, — Ли Бо вежливо поклонился Августу и тоже поднявшемуся Рудольфу, — продолжить нашу приятную беседу? А также и лучезарный Сын Неба, — в его обращении ко всё ещё разъярённому Циню сквозила явная ирония.

— Отчего же не продолжить, — усмехнулся в бороду Рудольф, вставая в позицию. Август кивнул и последовал его примеру.

Однако представление пришлось прервать: по залу вдруг разнёсся отчётливый аромат цветущих персиков, ниоткуда раздалась медитативная мелодия гуциня. Зрители и участники скандала разочарованно замолкли.

— Восемь бессмертных не дремлют, — заметил Сен-Жермен — почему-то в его тоне проскользнуло ехидство.

Словно в ответ на его слова по воздуху пошла какая-то рябь, которая всё усиливалась, становилась более плотной и, наконец, в зале возникло красочное видение группы китайцев весьма причудливого вида. Были тут опирающийся на железную клюку хромой бомж в лохмотьях, совсем дряхлый дед с чайником и почему-то большим мечом за спиной, мажорского вида юнец с флейтой в руках, тощий тип с висячими усами, выставляющий перед собой покрытую иероглифами табличку, другой дед — с барабаном и верхом на ишаке, парочка дам (одна, впрочем, скорее, «транс») — обе с корзинами цветов... Все они выглядели очень ярко и как-то неестественно, как будто только что сошли с лубочной картинки.