Сказки города

Одним концом она упиралась в кладбище, а другим – в канал, и у канала был перекресток, на котором всегда что-то случалось. Здесь даже поставили новый светофор, красивый, блестящий, точный, только все зря. Машины продолжали биться, а людям здесь чаще обычного становилось плохо. Многие говорили, это из-за воды в канале, она была болезненно-желтой и пахла страхом, как темная комната. А еще здесь погибла девочка. Два дня назад.

Свист тормозов. Под колесами «Фиата» - маленькое тельце в полосатом платье, заляпанном грязью и теперь – кровью. Медленно – кровью.

Марина тогда остановилась, как все, стала кричать, как все, искать телефон, тоже как все. Ей было не все равно.

А Чужой человек прошел мимо. Только бросил взгляд на девочку, на толпу, на «Фиат» - один взгляд на всех – и ушел, не изменяя шагов.

Он был чужой. Ему было плевать.

А девочка умерла на месте. Марина никак не могла забыть ее платье.

На самом деле в студии было ужасно холодно, но почти со всех картин смотрело лето, и холод совсем не ощущался. Разве только чуть-чуть, потому что куртка все-таки промокла, не смотря на зонтик. Марина смотрела на картины и понимала, что в них не было чего-то самого главного. Они были красивы, да, но пусты, будто винные бутылки, выставленные за порог.

Марина замерла напротив своей, незаконченной. На ней был дождь, даже на ней; зонтики, тот перекресток… и пустота. И невозможно было взять кисть, чтобы попытаться исправить эту пустоту, потому что ее рука все еще была рукой статуи…

И ее душа тоже была немного статуей, после того, как под колесами «Фиата» умерла девочка.

Марина отвернулась и вышла вон. Ветер усилился. Картина была мертвой.

В больнице тоже было холодно, и здесь не было картин, чтобы отвлечься. Врач пила горячий чай и смотрела на рентген. Марина смотрела на нее и ей тоже хотелось чаю.

- Еще пару недель.

- Так долго?

Усталая женщина пожала плечами. Она могла бы сказать что-нибудь еще, но сейчас ей самой нужна была доброта и забота, и врач промолчала.

Марина шла по улице и дрожала от ветра и сырости. Рука осталась статуей, и душа осталась статуей, и сейчас, снова, мокрый асфальт, серые сумерки… Тот перекресток. Зонт рвануло из руки, он взвился в воздух и запутался в ветвях дерева, слишком высоко… Она стояла под дождем, посреди «зебры», и дождь путал ее волосы, бил по щекам, по гипсу на руке, и был соленым, проклятый дождь, и был везде, даже на картине, которая была…

- Эй.