Чёрный фотограф

Чёрный фотографический человек посмотрел на него, и Котофеев заметил, что глаза у того разного цвета, один карий, а другой зелёный в серую крапинку. Человек повернулся спиной, завозился, а когда снова явил им своё бородатое лицо, в руке его белела прямоугольным ободком фотокарточка.

— Ух ты, поляроид, что ли? — заинтересовался Селезнёв.

Бородатый не ответил. Он протягивал фото, и Котофеев вздрогнул: глаза фотографического человека были теперь одинаковыми, они смотрели двумя чёрными дырками, как дула ружей в тире, чья палатка пряталась за кустами возле неработающего фонтана.

— Сколько? — спросил Котофеев хрипло.

Фотограф что-то буркнул. Котофеев протянул купюру наугад, и тот не глядя сунул её в карман.

— Э, а почему только одна? — влез Воробей. — Давай, отец, забабахай ещё парочку!

Но чёрный фотографический человек уже удалялся, припадая на одну ногу, и скоро он растворился в дыму шашлычников и хлопаньи голубиных крыльев.

Фото с виду было самое обычное, никакое не поляроидное.

— Ничего, сделаем вам по копии, — пообещал Котофеев и обещание не сдержал, забылось.

Потом они гуляли до темноты, до последней ночной электрички. По улицам шуршали тонированные «девятки», за столиками кабаков трясли толстыми щеками дядьки в красноватых пиджаках, но это были уже вымирающие виды. На стоянке между машинами кого-то громко и размашисто били. Время проворачивало свои невидимые шестерёнки.

После института продолжали дружить на полную катушку.

Годы стояли совсем не тучные. Невезучий Воробей, пролетевший в своё время мимо военной кафедры, оттарабанил год в сапогах. Селезнёв подрабатывал на фирме у брата. Котофеев искал, где бы приткнуться.

Первым отвалился Селезнёв — перебрался в столицу. Не в соседнюю, большую и златоглавую, куда из их краёв уезжали тогда многие, а в свою, чуть поближе. Как-то ему удалось там зацепиться. Прислал им фото под каштанами на фоне широкой реки. Река, кстати, была та же, что и на практике, и до её середины, как говорят, долетали не всякие птицы.

Селезнёв звал их к себе, но они не поехали. Воробей собирался жениться, маленькая его веснушчатая Олька, как он сам выражался, понесла во чреве своём. Котофеев не решился бросать с трудом обретённую работу. И через год она, работа, неожиданным вывертом переместила Котофеева в края южные, почти курортные.

Писали друг другу письма на тетрадных клетчатых листах, летели через страну конверты. Встречались теперь редко, раз-два в год. Воробей бурчал: «Зачем поуезжали, уродцы вы плюшевые».