Я выращиваю дом

Иначе как же они будут защищаться от чудовищ, которые выглядят совсем как люди?)　　С каждым днём ты все внимательнее всматриваешься в зеркало, ожидая увидеть... что-то. Ты не до конца понимаешь, что именно: витиеватые рога, поднимающиеся из меди кудрей? Чешую на скулах, об которую можно обрезаться? Может, узкие полоски тьмы на месте зрачков? Что сделает тебя счастливее? Что сделает счастливее его?　　Ты спрашиваешь об этом чудовище на исходе третьего года, и он не смеётся. Приподнимает уголки рта, обнажает свои ужасные — милые, пугающие, родные — клыки и отвечает.　　Словами, которые услышал от тебя.

Через сорок метров вернитесь домой

У меня не осталось сомнений: меня преследовал дом.

Не так, как преследуют полиция или навязчивые идеи… хотя и последних в моей голове тоже поселилось немало. Дом преследовал меня, как привидение.

Не знаю, когда я появилась в поле его зрения, когда дом выбрал меня, сосредоточил на мне всё своё внимание и обратил ко мне все свои окна… наверняка и то узкое, в подвале, через которое был виден ржавеющий бойлер и остатки старой стены. Но я сама впервые увидела этот дом в газете “Нью-Йорк Геральд” за март 1994-ой. Снимок был, конечно, чёрно-белым и смазанным, словно фотограф бежал от чего-то. (Теперь я, пожалуй, могла бы представить, от чего).

Крыша его поникла, три этажа покосились — дом болел, и в статье не было ни слова об этой болезни, но город будто чувствовал, что от особняка нужно избавляться, пока он не взорвался гнойным нарывом и не потянул за собой все прилегающие кварталы.

Если верить документам, дом снесли в конце того же, 94-го года.

Летом 2010-го он появился на соседней улице.

Я узнала его не сразу. Да и с чего? Я не так уж и часто выглядывала в окна и ещё реже выходила на веранду, даже в погожие деньки: у меня была моя темнота и моя клавиатура, и этого было достаточно. Окружающий мир я чаще всего слышала: крики детей, проносящихся на велосипедах мимо, в сторону залива, редкий шум шин по асфальту и бьющий в стёкла ветер. Иногда к этому присоединялись скрипы моего собственного обиталища — назвать его домом я не могла. Дом остался далеко на юге, в выеденной солнцем степи, где тьма и клавиатура стали моим единственным избавлением. И он остался им до сих: домом, в который я больше никогда не вернусь. Иногда я поднималась с постели, ловила взгляд своего отражения в зеркале в ванной и напоминала себе об этом.