Письма с того берега

Камин окончательно угас ближе к утру, в доме было сыро и неуютно. Море ещё звучало где-то на окраине сознания, но по мере возвращения в млечный мир отдалялось всё дальше. Очарование сна рассеивалось, лето потускнело и пошло пятнами патины. Я вздохнула и решительно отбросила плед. Как бы там ни было, но лечебный эффект старой доброй арабики ещё никто не отменял.

Меня долгое время интересовал вопрос протяжённости привычек в нереальный мир. Я продолжала мёрзнуть (ты ещё не забыл, насколько я не дружна с холодами?), мне по-прежнему нравился кофе, хотя при этом не возникало ни малейшей тяги к еде, и сон, как и прежде, оставался одним из излюбленных удовольствий.

Так как задавать вопросы было некому, я для себя объяснила это просто: здесь сохранились те привычки и потребности, которые прежде дарили радость. Хотя какая радость в том, что я постоянно зябну, спросишь ты? Ну как же — холодные лапки было так здорово прятать у тебя подмышками, невзирая на протестные вопли донора тепла. И что может быть лучше, чем вернувшись с прогулки, нырнуть под пушистый плед, прихватив большущую чашку чая?

В общем, я вздохнула и решительно отбросила плед. Прошлёпала босыми ногами на кухню, насыпала в турку две чайные с горкой ложки кофе, полторы — сахара, добавила маленькую щепоть соли, чуточку какао, кардамон на кончике ножа и немножко чёрного перца. Помню, в первый раз ты пробовал кофе по моему рецепту с плохо скрываемой опаской, но был приятно удивлён результатом.

Здесь у меня мало удовольствий, кроме того, их не с кем разделить, поэтому всё большее значение приобретают ритуалы. Именно здесь я полюбила пить кофе, сидя у кухонного окна на маленьком плюшевом диванчике цвета старого бордо. Собственно, наблюдать в окне нечего — там всегда и только туман, но, тем не менее, так намного уютнее, правда?

Давно собиралась рассказать тебе о реке. По большому счёту, у меня здесь мало что происходит, не говоря уже о том, что персонажей, способных внести поправки в сценарий, и вовсе нет, поэтому своё умение наблюдать я отточила на том, что имею.

Так вот, река. Мне кажется, подспудный страх, который я к ней испытываю, объясняется просто: река и Харон являются неотъемлемыми частями целого. А с перевозчиком, несмотря на его немое пособничество, мне до сих пор не ясно практически ничего. Всё неизвестное пугает — как оказалось, даже здесь. Может быть, и так. Но есть ещё что-то.