Письма с того берега

Письма с того берега

Ирина Валерина

Дом на реке времён

Веришь, тут хорошо, несмотря на безвременье.

Конечно, здесь много серого, но это не гнетёт, поскольку знаешь, что серый — всего лишь переход от чёрного к белому. И когда бредёшь сквозь сумеречный туман, который с утра особенно прилипчив к ногам, нисколько не огорчаешься монохромностью пространства (справедливости ради следует заметить, что время от времени мне встречались тут рыжие и бордовые ладошки кленовых листьев — они дрейфовали по лужам и казались практически безмятежными… не знаю, каким ветром их принесло — здесь поблизости нет клёнов). Я радовалась им совершенно по-детски — ты же помнишь, как я люблю зацелованные солнцем осенние листья. Но, в целом, я быстро приняла млечную завершённость нового мира. Конечно, она слишком близка к вечному покою. Но этот мир и не притворяется ничем иным. Так было до меня и так будет, когда я уйду. Здесь излишни мысли о том, кем ты могла быть и кем стала, и можно напрочь забыть о давящем знаке инакости, который раньше или позже неизбежно выталкивает тебя со всех привычных орбит. Много думаю об этом в последнее время. О двойственности своей извечной, об обманчивой внешней улыбчивости и глубокой внутренней закрытости. Зачем? Пряталась? Берегла чужой покой? Не знаю. Пока не знаю. Впрочем, кому я рассказываю — ты один из немногих, кто не побоялся узнать меня без масок.

…Однако, даже в безвременье дорога неизбежно приводит к цели.

Итак, дом. Два его этажа вмещают четыре комфортные спальни (я не сплю ни в одной из них, они так и скучают закрытыми), уютную кухню, которая нисколько не тесна мне, несмотря на небольшой её метраж и некоторую угловатость, и гостиную, где, собственно, и пропадаю всё время, если не гуляю вдоль реки. Вечерами я разжигаю камин, устраиваюсь с подушками на толстоворсовом, местами вытёртом ковре (отчего-то мне хочется называть его абиссинским, есть такие кошки, но бывают ли ещё и ковры?) и с ленцой перелистываю книгу. Дом никогда не запирается — он ненавидит замки, как символ ограничения свободы вещи. У него сложный характер, как у любого старика, но отменное здоровье, и я уверена, что он проживёт ещё очень долго. Надеюсь, всю мою вечность. Я не знаю, кто жил в нём до меня — дом надёжно хранит тайны и ничем не выдаёт предыдущих постояльцев. Я не нашла ни разношенных тапочек в прихожей, скучающих по уставшим за день ступням, ни выглядывающего из-под кресла хвостика утерянного когда-то пояска от текучего шёлкового халата.