Тринадцатый

Происходит оно от древнееврейского Михаэль, которое означает равный, подобный Яхве, то есть Богу. Человек с таким именем обладает способностями, которые приближают его к Создателю. Так что имя несет в себе глубокий смысл и потенциал. В советские времена давали имена куда чуднее моего, и никто не удивлялся, хотя их смысл был весьма скуден, нежели у древних имен.

– И что же тогда твое имя означает? – спросил Семеныч злобно, так как его впервые, хотя и косвенно, назвали нерусским.

– Мое имя с греческого переводится как «дарящий свет».

Хотя это так, людские предрассудки.

– Дарящий свет?! Отлично! Значит, мы здесь темные. А ты у нас – дарящий свет.

– Я не хотел никого обидеть. Вы задали вопрос, я на него ответил. Обычный разговор. Вы уж простите, если я что не так сказал.

– Тогда совсем другие времена были, – попытался уладить конфликт Виктор.

Анатас посмотрел на Четырина и с сожалением покачал головой.

– Нет, молодой человек. Время не может быть другим. Оно есть и остается одним и тем же, только люди меняются.

А насчет моей национальности, так у меня ее и вовсе нет.

– Как это нет? – встрепенулся Семеныч. – У всех есть, а у тебя нет?

– Ну, как вам это объяснить? – начал было Анатас, но его перебил Виктор.

– Как-как? Гражданство, небось, двойное! Правильно я говорю?

– Точно-точно. Гражданство.

– А зачем вы в Тамбов едете?

– Я путешествую. Люблю смотреть на быт и нравы в разных уголках планеты. Мне нравится сопоставлять образ жизни, нравится наблюдать за людьми. Вообразите, что вы оказались в шкуре другого человека.

Вы читаете его мысли, вам становится понятно, кто он и чем он дышит, и все грехи его словно у вас на ладони. Разве это не интересно?

– Интересно, конечно, но побывать в чьей-либо шкуре просто невозможно. А по своей воле незнакомому человеку никто душу изливать не будет, да и грехи свои не захочет выкладывать. Я, например, уж точно бы не стал.

– Да и я тоже, – крутя руль, буркнул водитель.

– Это вам так кажется. Пообщавшись со мной наедине, каждый начинает раскаиваться.

Но раскаяние как таковое меня мало волнует. Я бы даже сказал, что я категорически против него. Знаете, если бы я мог отдать жизнь за то, чтобы его не было, я бы, скорее всего, это сделал. Зачем мне жалобы, когда все, что совершено, уже свершилось? – в кабине воцарилось молчание. – Представьте себе, гипотетически, что у вас есть возможность убить ненавистного вам человека. Ну, предположим, сбить его вот на этом автомобиле, – Анатас шлепнул ладонью по торпеде. – Насмерть.