Тень Сухаревой башни

Даже очёчки на нём — в точь, как у Макара, маленькие и круглые. Впрочем, друг детства вряд ли бы надел черную кожаную куртку поверх простой льняной вышиванки, да ещё с таким нелепым орнаментом на вороте. Так сейчас одевались разве что неопытные чекисты, выходя в народ на оперативную работу.

— Вы из какого наркомата, товарищ? — бестактный вопрос сам собою слетел с языка. — Давно в Москве?

— Что, не так одет? — говорил незнакомец почти без акцента. — На съезд приехал.

Его тонкая улыбка была бы для голема слишком живой и беззащитной.

Никите даже стало неловко за давешнее сравнение.

— На какой съезд? Овцеводов?

В Москве шло сразу несколько пролетарских форумов — общественная жизнь била ключом.

— Нет, — продолжая улыбаться, кавказец снисходительно покачал головой, — не овцеводов. Писателей.

— Так вы писатель?! — Никита был искренне удивлён и обрадован. — Простите…

— Писатель… Не знаю… В гражданскую, когда партизанил, листовки сочинял.

Потом в газете… Год назад большую повесть напечатал, а сейчас вот за новую взялся. Или даже это будет роман…

Покончив с обильной трапезой, литератор закурил и, задумчиво потягивая чай, теперь сам с любопытством поглядывал на Никиту.

— А про что?

— Повесть — про революционное подполье в Грузии, а роман…

— Так вы грузин?

Обиженно рявкнула гармонь — её, похоже, чуть не уронили на пол. Всё вокруг замерло. Суровые пролетарские лица глядели в их сторону, иные негодующе и гневно, иные — с почти ребяческой растерянностью.

«И кто за язык тянул?! — укорял себя Никита. — Нельзя же быть настолько бестактным!»

— Осетин, — прошептал незнакомец в полной тишине, — но это ничего не меняет.

— У всех наций есть свои выродки! — Никита умышленно повысил голос. — Даже среди евреев! Так товарищ Троцкий сказал! И Каганович, и Молотов — все они из банды Джугашвили!

— Ну, раз сам Троцкий, — неуверенно пробормотал кто-то, — значит, воистину так…

К привычному ритму чайная вернулась быстро.

Вновь неторопливо судачили о жизни, сыпались шутки, перемежаемые бесшабашной руганью. Правда, петь перестали. Гармонист лишь тихонько перебирал лады, наигрывая что-то жалостливо-надрывное.

Незнакомец понуро молчал, но затем тряхнул кудрями, словно решился на что-то чрезвычайно важное.

— Батоно, ты не понимаешь, на Кавказе всё иначе! — его голос дрожал.