Ночь - король фонарей

Какой возраст может быть в отсутствие времени? Юноша лет двадцати? Всепонимающий усталый мужчина? Иллюзия на стыке света и тени... 

   Он стоял очень прямо и смотрел туда же, куда все – в темную даль, откуда должен бы появиться проклятый автобус. Его лицо, бледное, с точным профилем и темными прищуренными глазами, выражало лишь напряженное ожидание. Ледяной наждак ветра содрал с проезжей части снежную пыль, хлестнул человека по лицу, снова отбросил длинную челку, но не заставил ожидающего шевельнуться. 

   В жилых домах гасли окна. 

   Ты всегда любил этот город, я всегда любил тебя. 

   Твое присутствие согревало эти ледяные бесконечные ночи – одно мгновение на весах Вечности. Ты уходил и возвращался. Я ждал, безнадежно ждал годами – и это ожидание все еще длится. 

   Дождусь ли? 

   Впервые мы встретились заочно. Сравнительно недавно. Двенадцатый год? Тринадцатый? Кажется, еще до того, как началась Первая Мировая. Отвратительное было время. 

   На сборищах «летучих мышей» облизывались пошлейшие темы. Кем они себя воображали, болтая о народе, свободе, царской семье и судьбах чего-то там еще? Играли в людей? Играли в живых? Живые были особенно неприкаянны в те годы – а неумершие казались тенями среди теней. Миры смещались; Инобытие вплотную подошло к тому, что зовется Реальностью. В сгущающихся сумерках мы ходили среди живых, живые раскланивались. Конечно, тяжко мертвецу среди людей – но это же мертвецу, а неумерший еще может попытаться что-то из себя представить... 

   Забыли о своей роли, забыли о цели. Забыли о смысле. Рассуждали о Боге, как семинаристы. Не знаю, почему я не сбежал туда, где день есть день, а ночь есть ночь. Может, не верил, что в мире остались такие места. 

   Может, меня что-то привязывало к этому городу. Или я уже тогда начал ждать – не помню. 

   Я ведь тоже забыл. Изображал фата, играл в дурные романы. Была одна женщина, потом другая женщина, а я строил из себя живого мужчину. Донжуана, ловеласа, Казанову. Была живая женщина, была мертвая женщина, была неумершая... Мы создавали миражи – любовь надо выдумать заново. Кому бы этим заняться? Уж не мертвецам ли? 

   Живых это слабо интересовало. Живых занимали другие игры... хотя в политику и в искусство мы тоже играли. Неумершие вдруг стали одержимы идеей собственной талантливости.