Подъедалка и семейное счастье

И, вконец разозлившись, муж хлопнул дверью, пообещав придти только через два дня.

Такого безобразия Спиридон стерпеть не мог. До вечера он сидел на самой высокой полке, мрачный и задумчивый, свесив ноги и что-то беззвучно бормоча в густую бороду. Кот видел, как время от времени он принимался загибать пальцы на руках, шевеля губами и задумчиво морща лоб. Оксана, как большинство взрослых людей, его не видела, а маленький Степан то и дело заинтересовано поглядывающий на болтающиеся ноги домового, по своему младенчеству связно говорить ещё не умел.

Поздно ночью, когда обиженная и зарёванная Оксана, горько всхлипывая в одинокой постели, наконец-то заснула, Спиридон спрыгнул вниз и заговорщицким шёпотом сообщил, что решил вызвать тётку. Уж она-то поможет разобраться, как выдворить расходившегося прокудника.

Распахнув форточку, домовой приманил длинноногого паука-сенокосца, угостил его толстой темно-синей мухой и, пошептав что-то непонятное, отправил снова за фортку.

На следующий день, с утра, Оксана затеяла большую уборку.

Она содрала с окон шторы и запустила стирку, вытащила на балкон подушки и одеяла, яростно надраивала полы, оттирала кастрюли и сковородки. Тихон, что не попасть под горячую руку, предусмотрительно забрался на шкаф и дрых там до самого вечера.

А вечером позвонил Павел, холодно сообщил, что уезжает в командировку на три дня, и быстро отключился. Оксана с размаха швырнула в таз с грязной водой какую-то тряпку, пнула ни в чём не повинное кресло и, к ужасу и негодованию Тихона, вывалила в унитаз кастрюлю тушёного мяса.

Не забыв спустить воду.

Ночью, когда в доме всё затихло, кто-то тихонько поскрёбся в окно. Спиридон кивнул Тихону и тот, подцепив когтями, приоткрыл форточку. В узкую щель тут же проскользнуло что-то мутно-белёсое, похожее на замызганный женский шарфик.

Шарфик пролетел, колыхаясь, через всю кухню, опустился на кресло в углу и превратился в пожилую тетку. Весьма несимпатичную и неряшливо одетую. Тихон принюхался и попятился, невольно выгибая спину: гостья благоухала мокрой собачьей шерстью, бензином и чуть-чуть тухлой рыбой.

Это и была тётушка домового, кикимора из паркового пруда. Пруд, заброшенный м заиливший, давно обезрыбел и превратился, фактически, в болото.

А домовитый Спиридон хлопотал вокруг гостьи. И кресло развернул, и подушечку-то под спину подсунул, и, усадив тётку чаёвничать, достал из серванта любимые Оксанины чашки – пузатые, расписанные розами.