Рожать, так рожать

– Только через мой труп!

Сенька с тоскливой обречённостью посмотрела на оставленную табуретку. Но тут нахмурился Иванушка. Он обернулся, он выпрямился, он обвёл всю подступающую, как прибой женскую рать соколиным взором и провозгласил решительно, как гвоздь забил:

– Мы! Едем! К Мечеславу! Матушка, позвольте нам собрать вещи и благословите на дорогу.

Иван-царевич вернулся к супруге, взял её за руку и, осторожно поддерживая, повёл из горницы. Серафима искоса смотрела на него – такого прямого и гордого – и не могла оторвать глаз.

«Витязь мой... Сокол... Мой муж...» – думала она, млея от удовольствия.

Через два часа дороги своё отношение к мужу ей пришлось значительно пересмотреть.

Ну, хорошо, в седло это она сгоряча полезла – пришлось всё же согласиться на царскую повозку.

Но горничных она правильно прогнала – нужны ей эти клуши, если она от них и во дворце не знала куда деваться.

И от охраны она отказалась тоже правильно – куда в её положении ещё десять мужиков в соглядатаи, когда Обдериха им и так обеспечила всю дорогу «скатертью».

И от знахаря она отказалась – не больные, чать!..

И от повара...

И от кучера...

Не учла она лишь одного, что теперь её чудушко будет считать себя обязанным заботиться о ней и за горничных, и за дружину, и за знахаря, и за повара, и за кучера, и делать это будет с удесятерённым рвением любящего супруга.

– Родная, тебе удобно, не трясёт? – в сто десятый раз спрашивал Иванушка, оборачиваясь с козел.

– А может тебе дует?!..

– ...А может ещё солёненького огурчика, ты же недавно хотела? – пододвигал он ей за ужином на постоялом дворе опостылевшие ещё три месяца назад соленья...

– ...Любимая, тебе не холодно, может ещё одеяльце? – в который раз заботливо будил он её ночью. Каждый час. А в промежутках – просто сопел в темноте, обозревая «спящую» супругу умильным взором...

– ...Милая, ты поспи ещё, чего в такую рань вставать! – уверял он её, когда в окна уже давно светило далеко не утреннее Солнышко.

Может раньше Сенька так бы и сделала, но тут, как назло, сна не оказывалось ни в одном глазу, да и третья перина была явно лишней.

И с новым днём всё начиналось заново...

Серафима пыталась сопротивляться, но любые её возражения гасли в зародыше, как только наталкивались на любящий взгляд дорогого мужа, просто умоляющий позволения о ней позаботиться. И отказать ему в этом праве просто рука не подымалась.