Ничейная земля

Ничейная земля

Артём Демченко

Ничейная земля

На польские земли опустился вечерний покров. Выла морозная вьюга. По заснеженной равнине гулял буйный суховей, взметая в воздух мягкие белые хлопья. Египетская тьма поглощала неприступные укрепления крепости Перемышль, вокруг которой плотным кольцом встала 11-я армия генерала Селиванова. На позициях тускло мерцал свет керосиновых ламп; царившую в траншеях тишину изредка нарушало мелодичное звучание гармошки и хохот русских солдат. На дворе был уже конец декабря, и вся христианская Европа готовилась встречать главный праздник года.

В бревенчатых блиндажах царила атмосфера Рождества: на деревянных стенах висели еловые ветки, возле икон горели свечки, а дубовые столы были заставлены консервами и хлебом. В ту незабываемую, волшебную пору, казалось, стирались все границы субординации: унтер-офицер травил анекдоты поручику, капитан слушал байки ефрейтора, а майор расспрашивал, как дела у семьи рядового.

Все рассказывали друг другу о своих семьях, возлюбленных, о тех, кто ждёт их дома.

И лишь один рядовой исподлобья фуражки грустно созерцал неприступные стены крепости, вслушиваясь в еле различимые разговоры австро-венгерских солдат. Хранитель Добра любил такие моменты. Именно во время больших праздников, таких как, например, Рождество, он обретал веру в человечество. Он вздохнул и достал из кармана ломоть хлеба. Не самое лучшее лакомство для его рациона, но в таких условиях лучше, чем ничего. Естественно, как любому хищнику, ему хотелось поживиться чем-то более крупным, но никакой живности поблизости не было, а из дозора уходить было нельзя. Мало ли что случится. Он отломил небольшой кусочек горбушки и закинул его в рот. Много мыслей томилось в его рассудке в тот момент. Злосчастный Латинский мост, набережная Аппель, смех Тейноруса… Кто бы мог тогда подумать, что всё обернётся так. Снова война, снова кровь, снова насилие и убийства, снова страдание и боль. Всё это наводило ужас на Хранителя Добра. Но самым страшным для дракона было отнюдь не это. Больше всего его тревожило то, что всё это начинало казаться ему нормальным. Его бросало в дрожь от мысли, что какая-то часть его души готова была с этим смириться и бросить великое предназначение. Он уткнулся в рукав гимнастёрки и выдавил скупую слезу.

– Я знал, что Петроград закаляет, но чтобы настолько, – раздался чей-то голос. Хранитель Добра тут же узнал его. – Без шинели да в такой холод… Ух. Суровый ты человек, Морозов.