Комнаты с видом на мировое древо

Тому, кто не трясся в подвалах среди берлинских руин, не понять, израсходуй хоть тысячу слов. Или вот еще кокаин, когда ничто иное не могло заставить Кэрол выйти на сцену одного из тех боливийских кабаков – скажи спасибо, милочка, что не борделей! – до того между собой похожих, что не было, кажется, никакого смысла менять их, переезжая из одного городка величиной с сомбреро в другой.

Все эти годы, пока Кэрол превращалась из злобной костлявой ведьмы в оплывшую разочарованную развалину, ковыляющую в порт на опухших ногах, и проводящую там часы, глядя вдаль, в поисках Парижа своей юности, вплоть до самой смерти в одиночестве, в пустой и холодной комнатушке в трущобах Вальпараисо, ей не хватало Доры, как не хватало бы только почвы под ногами или даже бледного света сквозь толщу вод.

Спазмы горечи по жизни, в воспоминаниях черно-белой, суетливой, и нежеланной, будто кадры хроники, склеенной кое-как и пущенной перед фильмом, еще, вероятно, вернутся. Но теперь вокруг были прохладные каменные стены с лоскутными коврами, ничуть не греческими и ни разу не античными, и темная деревенская мебель. Герань в горшках и плетистые розы с улицы. Свежесть близкого моря и запахи смолистой коры и соли, чудесным образом отделенные от вони гниющей рыбы и разлитой нефти. Пинии и кипарисы, сбегающие по склону холма. Никаких стекол в окнах. Рай.

Дора улыбалась: широко, уверенно. Живущие бок о бок и видящиеся каждый день едва ли отмечают друг в друге наложенные временем перемены. Кэрол, к примеру, казалось, что Дора выглядела одинаково что в сорок, что в шестьдесят. Вся ее теперешняя внешность была вариацией на тему прежней, заложенной генетически, или, как тут, вероятно, уместнее говорить – данной богом. И после смерти она не углядела в подруге никаких намеренных изменений. Поправлено лишь то, что напортили диабет и артрит, неустроенная жизнь, и питание «абы как», а не придется, так и вовсе никак. Выпрямлена осанка, ненавязчиво устранены близорукость и плоскостопие. И все-таки…

–Лет двадцать местная администрация могла бы тебе скостить, а?

–Ты не знала меня в двадцать лет, птичка. Они не были моей счастливой порой. То, что я есть сейчас, вполне в гармонии с моим духом. И достоинство уже есть, и груз пока не давит. Едва ли не каждая, попадая сюда, в пределах Желания просит себе молодости и красоты, так что я уж не стала. Не по мне эти гонки. Это тебе, огонек, вечно девятнадцать!

Жест, приглашающий к зеркалу, Кэрол игнорировать не могла. Да и не стоило.