Воздух пахнет миндалём

– Идём, нам пора назад, – зовёт Лиза, глаз не сводя с теней, которые вытесняют свет из города.

Локомотив ждёт их на станции, сверкающий изумрудным блеском. Отто едва успевает запрыгнуть, как Лиза даёт гудок. Последнее, что замечает Отто в городе: тени стекаются к платформе, выглядывая из-за каждого столба с афишами.

– Кто они? – спрашивает он, когда локомотив врывается в лес и замедляет ход.

– Те, кого я бы не хотела встретить. – Лизу передергивает. – Никогда.

Едва Отто отпускает рычаг, железо вновь начинает прорастать ржавчиной, а стёкла покрывает густая паутина.

– Мы ведь придём сюда ещё? – с надеждой спрашивает Отто и оказывается награждён смущенной улыбкой.

– Конечно! Сколько угодно. Ты можешь приходить и без меня, просто возьмись за рычаг и закрой глаза. Поезд будет ходить здесь до тех пор, пока я не умру.

Отто её слова кажутся странными – ей всего тринадцать, в тринадцать никто не думает о смерти. Если только ты не смертельно болен.

– С тобой что-то не так? – спрашивает Отто, пересиливая стеснение.

Лиза смотрит ему в глаза, так по-взрослому, как никогда не смотрит мама. Улыбка, натянутая и совсем не веселая, добавляет ее лицу больше печали, чем радости.

– Нет, милый Отто. От моей болезни нет лекарства.

Больше он не спрашивает. Ему страшно потерять этот островок надежды среди вечного звенящего на одной ноте штиля. Страшно не услышать её смех. Страшно забыть запах миндаля в воздухе.

Пройдёт каких-то пять лет, и все, о чём он будет мечтать – вычеркнуть Лизу Гольдберг из памяти, вымарать то лето, которое связало их навсегда.

***

Последний глоток лимонада выпит, поделён на двоих. Горчит на языке. И хотя здесь, на юге, осень всегда запаздывает, ощущение потери неминуемо охватывает всех детей накануне первого сентября.

Мама гладит для Отто костюм – утюг скользит по влажной марле, чтобы о стрелки на брюках можно было порезать палец. Она нервничает, поглядывает на дверь.

Он приходит к полуночи. От него разит потом, под мышками на рубашке желтые круги. Отто едва успевает юркнуть за дверь своей комнаты и прижаться глазом к замочной скважине.

– Спит? – спрашивает отец у матери; она кивает. – Хорошо. Сядь и послушай.

Мать безвольно опускается на табурет. Отто зажимает себе грудь с левой стороны, чтобы сердце стучало не так оглушительно.

– Мы вступаем в войну, – говорит отец.