Дамнат

– Несправедливо, что книжники ничем не защищены, в общем-то, – дыша в лицо луком и уксусом, сказал страж, вложив в ладонь монаха заговоренный камень. – Книжники читают, стражи стерегут. Так ведь, друже? Мы в одной упряжи. Мы – таинники, так ведь? Может, и ты когда-нибудь спустишься…

Дотянуться бы…

Руки тряслись. Душно, очень душно. Снова подкатилась тошнота.

В сундуке – труха. Вещи, изъеденные молью, преданное забвению прошлое. Пыль и тлен.

И спасительный укротитель. В самом низу, среди мусора и высохших насекомых.

Стиснув в руке простой гранитный камень, монах обессиленно повалился на пол, и, глядя в затянутый паутиной потолок, торопливо и сбивчиво начал напевать.

Вместе с облегчением почему-то потекли слезы. Шум был всего лишь тишиной. Настоящей.

Спустя какое-то время монах почувствовал, что достаточно окреп. Пора выходить из кельи.

От оглушившего на мгновение скрипа двери он вздрогнул. Прижав укротитель к груди, выглянул. Коридор пуст.

Каждый шаг отдавался пугающим эхом. Монаху стало непривычно.

Пропали шепотки, ушел смиряющий обруч. Появилась почти позабытая легкость, напомнившая детство. Взглянув на камень, он вспомнил того таинника-стража. То, что он принял за уксус… ведь это же было вино?

Кто всегда скрывался в тени? Кто превратился обособленную касту в их безумном мирке? О ком ходили легенды?

И кто мог пить вино без опаски начать поедать или сжигать себя?

Из задумчивости монаха вывел пронесшийся по коридорам смех. Смех дикий, звериный. А затем раздался крик. Крик внезапно оборвался, оставив после пугающие отголоски, отражавшиеся от стен.

Замирая, прислушиваясь и вздрагивая, монах двинулся вперед. Он не знал, куда идет и зачем. И что увидит?

Жарко.

Монастырь являлся настоящим лабиринтом. Запутанной сетью однообразных коридоров, сходившихся в главном молитвенном зале – огромном помещении с колоннадами. В преддверии бездны, как они меж собой прозвали спуск в шахту. В коридорах всегда было мучительно темно, дымно, затхло и пыльно. В преддверии бездны – холодно, гулко, сонно.

В нишах крошились под тяжестью веков кости святых. В тысячах крохотных нор, криво и небрежно выдолбленных прямо в массивных колоннадах. И множество чадящих и оставляющих едкий запах свечей – в нишах, на полу, на причудливых ветвистых канделябрах, на каменных постаментах с темными истертыми иконами этих самых подвижников церкви. Чьи имена забывались быстрее, чем ты успевал запомнить. Да и зачем? Кому они были нужны?

Пыль, тлен и бессмысленность бытия.