Огонь повсюду

* * *

Текст, вскрывающий память, выглядел смешно – десяток блёклых машинописных строк; литеры у машинки шли вразнобой, как расшатанные зубы – «а» выскакивало выше строки, «и» проваливалось ниже. Смысла в тексте не было вовсе; просто набор странных слов, чья вычурность нарастала от строки к строке, словно ребёнок забавлялся, выдумывая слова всё чудней и чудней: «Ранта деваджа тахмиликонта рантали деварджатари тахмиликонтаридди…». Я старательно прочитал эту абракадабру, с замиранием сердца ожидая прихода чего-то властного и чувствуя себя дураком, которого забавы ради подстрекнули заняться чепухой.

Но Вереск и Клён смотрели на меня очень серьёзно.

– Я ничего не чувствую, – сознался я с досадой, выждав минут пять.

– Оно придёт, – не то утешил, не то обнадёжил Клён, пока Вереск хмуро помалкивал.

Остаток дня мне казалось, что я обманул их; разговоры не клеились, даже самые добрые слова звучали натянуто. Спать я лёг с таким грузом сомнений на душе, что долго не мог уснуть – давила неясная вина, свербели оставшиеся без ответа вопросы, и ещё – в ночь я отправлялся совсем не тем, кем вошёл в утро.

Ещё до обеда я был самим собой, теперь же я был неизвестно кто, потерявший имя, сменивший лицо, замешанный в смертельном деле о пожаре. Никто не сказал этого вслух, но я понимал их молчание – Вереск и Клён разыскивают поджигателя, а я был последним и единственным, чьё участие в пожаре было очевидным – и очень подозрительным. Как я мог оправдаться? Уйти из дома в их отсутствие, даже не сказав «прощайте»? Тогда бы они точно уверились, что я виноват и сбежал от стыда и страха. Но разве можно наказывать меня после того, как я умер и родился вновь?..

Наконец, сон меня сморил.

* * *

Во сне

Во сне я был другим – выше ростом, сильнее в движениях; лица своего я не видел, и никто не произносил моего имени.

И ещё – во сне я мог больше, чем наяву.

Я чувствовал чужое волнение; я видел не только происходящее, но и то, что другие ХОТЕЛИ сделать или делали невидимо для всех.

Я оказался на трибуне. Место было незнакомое – под открытым небом сцена, вроде помоста, а рядом – возвышающиеся ступенями ряды скамей, где сидели зрители. На помосте под медленную, тягучую музыку танцевали четыре девушки; трудно понять, кого они изображали – птиц или колдуний, или то и другое вместе.