И мой зверёк со мною

Точно тебе говорю – я в газетах читал, прежде чем на ночь завернуться. По-нашему, у хобо – калифорнийское одеяло. Но одеяло токайское лучше. То есть – согреться внутрь. Фляжка давно пуста, а ночами холодок прохватывает…

* * *

На Плеши их стало видно издалека, приходилось разбредаться далеко в стороны. Лес отступил к горам, лишил прикрытия – тощие юкки, чахлые мескиты, кактусы и окотилло, торчащие из жёсткой земли, будто сухие мётлы, еле давали тень.

Теперь воду пришлось экономить и пить по глоткам.

Ник томился двойной жаждой – по воде и выпивке.

Чупа зорко оглядывалась – гдеураниум? где солдаты с ружьями, что стерегут его?..

Война – это опасно. Злой умысел, вражда и всё такое. Красные с усатым Сталиным хотят победить Америку.

Красные – краснокожие?.. Они представлялись Чупе апачами, которых вёл из Мексики усатый Панчо Вилья, вождь революционных пистолерос. Стрельба, пожар – и много мёртвых тел. Усатые в сомбреро, гривастые в свирепой боевой раскраске, а вперемежку с ними, вповалку – синие солдаты северян из Вашингтона.

Пока они тёплые, можно в них…

«Фу. Мужчины, фу. Шерсть на лице и тело волосатое. Пахнут собачиной. Курят смрад, пьют яд, говорят брань. Им положено, а я так не хочу».

Из мужчин Чупе нравился падре, приезжавший, чтоб духовно окормлять и в вере наставлять. Даже ей перепадало, хоть она не могла ни помолиться, ни перекреститься. Он был молод, чисто выбрит, хорошо одет, ни слова ругани, и гладил ласковой рукой.

«Или девушка, или священник. Вот кем я стану».

Ну, и последние дни нравился Ник.

Сначала боялся её, даже уйти хотел, но передумал, прощенья попросил. Потом как-то сладилось. Слушать его было приятно, даже когда он говорил о страшном. Недаром же сказано «Стерпится – слюбится».

«…или уйду бродить по Штатам на предмет работы. С ним».

Правда, тяжело было, когда он дышал перегаром.

«Когда я стану, то напрямик заявлю – «Ник, завязывай. Выбирай – или я, или джин. Разбей фляжку при мне, слышишь?»

* * *

Кто их надоумил селиться на лавовом поле? Кругом тёмная ржаво-серая пустошь с редкими деревцами и кустиками, полуживыми от сухости.

Земля – словно изгарь или спёкшийся пепел. Не иначе как индейское проклятие. Эти приложат – не отмолишь. За грехи предков жители из рода в род изнывали, растили на лужайках перед домами волчцы и терние, а утешались в баре. Убогое селенье освежали лишь цветастые плакаты с лицами кандидатов в президенты, напоминая о близких выборах.

Путей отсюда вело два – на кладбище и на урановый рудник.