Ученик чародея

Весной я начал, к лету кончил, всё один. Ко мне с расспросами – «Кому? зачем?» – не приставали. У нас понимают – если горам обещал, держи слово. Мало ли, как сложилось – иному приснится, что надо, другому наяву наитье будет. Горы – силища, они умеют намекнуть. В горах даже шёпот грохочет, от каменных стен эхом отражаясь.

Вот только с надписью заминка вышла. «Младенцу, ставшему жертвой руки безбожного убийцы» Акси запретил сразу, накрепко и возмущённо, прямо в крик:

– Она не хотела! она меня любила!.. Зарыла, снова откопала, целовала…

Пресёк и малейший намёк на резню в Вифлееме.

И какую икону прикажете в нишу поставить?.. Мадонну с Младенцем – неловко. Святые Невинные Небесные Дети – это открытка, не икона. Сошлись на святой Филомене, опекающей малюток. Она была юная, совсем невинная, мученица и чудотворка. Её даже французы почитают – уж на что еретики, даже короля казнили с королевой, Божьих помазанников.

Ей, Филомене, я и надпись посвятил – де, пусть молится за деток. А то у нас чёрт-то что в горах творится, нечисть на нечисти верхом скачет.

Одни нагрешат, а другие потом крестятся на ходу во все стороны.

Само собой, к моему мартерлу началось паломничество. Из любопытства и чтоб угадать, чего ради я его построил. Примерно тогда я научился помалкивать в тряпочку и бессловесно улыбаться в ответ на расспросы. Стали считать меня скрытным.

Лет через пять, когда я демобилизовался из ландвера, господа из венского Сецессиона соизволили приехать в Инсбрук, чтобы лицезреть моё корявое творение.

Кто-то (подозреваю – патер, книгочей наш) написал им, что-де в тирольском захолустье некий самородок «от недр земных» возвёл неведомо что, продлив традиции монахов, идущие аж из шестнадцатого века.

И вот едва я в дом явился, мать-отца с хрустом обнял, как возникает на пороге господинчик, ростом мне по плечо, одетый с блеском модно, благоухающий вежеталем, но сам такой мужиковатый, в бородке, среди лысого лба клок волос и волосы торчками по бокам, глаза вострыми буравчиками:

– Честь имею.

Климт, Густав Климт. Это ваш памятник на перевале, там?

– Лягу там – будет мой. Пока ничей.

– Он прекрасен первозданной дикостью, природным совершенством. Мы хотим его выставить в Вене. Он в духе нового искусства. Вас, как владельца, прошу разрешить…

– Герр Климт, – перебил я его, – вас били когда-нибудь за поругание святынь?

Я служил в Боцене, в первом горном полку, и за два года казарменной жизни чуток загрубел.