Из огня да в полымя

Иван-чай цветёт, не хуже вереска! Грунюшка... Да что же ты делаешь?! Увидят ведь!

Он подхватил её на руки, одним махом перенёс в свой закут.

— Какой ты горячий! — Гругаш хихикнула. — Погоди, я переменюсь. Ни к чему мне пока дети.

Тихон ахнул, почуяв под ладонями чужое колдовство. Разжал руки, уронив гругаша на лавку. Попятился.

— Ты чего это?.. Ты зачем?!

— Говорю же, не время мне детьми обзаводиться. Ну, что ты так смотришь? Вы, домовые, оборотни. А мы, гругаши, по-другому умеем меняться: когда надо — женщины, когда надо — мужчины.

Чего ты испугался, глупый? Так тоже хорошо будет.

Рубашка отлетела в угол. Тихон в ужасе уставился на тощее тело под копной белёсых волос. Лицо у гругаша почти не изменилось, только сильнее заострились скулы. А вот остальное...

— Иди ко мне... — Лукавая улыбка тоже осталась прежней. — Я тебя приласкаю.

Тихон нашарил оброненную прялку и замахнулся.

— Я тебя сейчас приласкаю! Я тебя так приласкаю — отсюда до Альбы своей лететь будешь! Сей же час меняйся обратно! Стыд-то у тебя есть?!

— Не смей мне приказывать! — Верхняя губа гругаша дёрнулась, показав острые мелкие зубы.

— Мне стыдиться нечего. А ты, если любишь, примешь меня, как есть!

Тихон представил, что скажут соседи, когда увидят гругаша — в разных обличьях. И застонал.

— Нет... Не смогу я так!

По закутку пронёсся смерч, залепив Тихону глаза паутиной. Когда он проморгался, гругаша уже не было. Только простонало что-то в печной трубе и сгинуло.

Тихон сполз по стене, прижал к себе прялку и завыл в голос.

***

— Пожар! Горим!

Крики переполошили всю улицу. Горел один из самых справных домов, пятистенок с богато изукрашенными резьбой наличниками. И по-чудному горел — словно огненный столп пробился из подполья, разворотил печь и вырвался через трубу. Трещала, пузырилась краска на железных листах, покрывающих крышу.

Хозяин тащил за узду из распахнутых настежь ворот коня, а тот метался из стороны в сторону, пугаясь и ревущего пламени, и собравшейся толпы.

Хозяйка в наспех наброшенной шубе прижимала к себе увесистую шкатулку и слезно причитала о погибающем добре.

Зеваки оживленно переговаривались:

— Маланья говорила, домовой ей привиделся...

— Знамо дело — к пожару! Верная примета.

— Ну! А потом выть начал. Три дня без передышки, совсем житья не стало. Вот они попа и позвали — отслужить молебен, дом святой водой окропить.

— Так с утра надо было! Кто же на ночь-то глядя отчитывает...