Ночь великой богини

Бело-палевая кошка робко трётся о руку с зажатым в ней систром, а потом бежит вместе с грифонами и львами, и чем темней вокруг, тем явственней виден каждый волосок в её шкуре, каждый отблеск в нефритовых, драгоценных глазах.

Луна восходит, когда нубийская кошка добирается наконец до Стражей — последних, к кому она должна прийти. Время истекло; но она всё равно преклоняет колени на гранитных ступенях Университетской набережной, на тонкой границе меж плещущей в тяжком сне Невой и безмолвным Васильевским островом.

Тьма царит в Городе, тьма и безлюдие, и луна глядит в эту тьму, как безумный соколиный глаз.

Ветер утих на мгновение. Ветер сменился.

— Великие, — в шёпоте кошки шелестят пески древней пустыни, — великие, я прошу — следуйте за мной во имя Верхнего и Нижнего Нила, и законов их, и царей их, и богов, в память предвечного солнца над нами и веселья в наших сердцах. Следуйте за мною в память о прежних землях и во имя земель будущих.

В ответ бронзовые грифоны, стражи Стражей, охраняющие гранитные подножия, бьют крыльями и рычат, словно в горлах их перекатываются металлические шарики.

— Боги уходят, боги приходят… — гулко молвит правый сфинкс.

— …а земля пребудет вовек, — заканчивает левый, с изуродованным лицом.

— Мы последуем за тобой, — хором, от которого по чёрной невской воде пробегает рябь.

Нубийская кошка поднимает голову — в глазах её дрожит отражение луны. На лицах сфинксов — только призрачный свет и резкие ломаные тени.

Ритмично брякает систр. Сфинксы ступают на набережную, и гранитные плиты проседают под тяжестью вечности, заключённой в их телах.

Они вышагивают за богиней торжественно, каждый шаг отдаётся эхом в глубине улиц, бронзовые грифоны следуют по обе стороны, взмахивая крыльями, и все они достигают Дворцовой площади очень скоро. Круг замыкается. Та, что ушла от Эрмитажа днём, возвращается к нему вновь.

Так, как должно было быть. Но…

— Ты опоздала, Древняя, — голос Ангела полон сожаления и скрытого гнева.

— Я пришла. Я привела Стражей. Как должно.

— Ты опоздала.

Ангел ждёт у Александровской колонны, опираясь на крест, и непостижимым образом он одновременно и на её вершине, и возле её цоколя. Он огромен, печален и монохромен — только блики лунного света и тёмные провалы бронзы. Он не мужчина и не женщина, и голос у него такой же, не мужской и не женский, не высокий и не низкий. Он Ангел, и этим всё сказано.