Мокумокурэн

Как-то раз он попросил:

— Может, уберешь это зеркало из прихожей? Только не смейся, но каждый раз, когда я мимо него прохожу, в полутьме там вместо отражения мерещится черт-те что...

Ксения смеяться не стала. В следующий раз, придя в гости, он увидел, что зеркало завешено тканью.

В другой раз спросил:

— А откуда эти царапины от когтей на обоях?

— Кошка, — сказала Ксения.

Он знал, что никакой кошки ни у нее, ни у ее соседей по квартире нет, но решил не задавать вопросов.

Однажды он споткнулся о грязный, осклизлый порог кухни и растянулся на полу.

Когда он поднялся, Ксения увидела у него на виске кровь: при падении он ударился головой о латунную ручку древнего, как мамонт, буфета.

— Лучше тебе не приходить больше, — тихо сказала она, вытирая ему кровь смоченной в спирте ваткой. — В следующий раз может быть хуже.

А он вдруг спросил:

— Не хочешь продать эту комнату? У меня есть накопления, можно было бы купить квартиру в новом доме и съехаться... Ты ведь всю жизнь этот склеп ненавидела.

— Надо подумать, — растерялась она. — Вряд ли в этом доме вообще кто-то захочет поселиться...

Как ни удивительно, покупатель нашелся.

В последний вечер в этой квартире Ксения обошла ее всю, то ли желая запомнить все получше, то ли гадая, как скоро сумеет это забыть. Провела пальцами по старым отслаивающимся от стен обоям и по заскорузлой поверхности капризной газовой колонки на кухне, сняла ткань с зеркала в прихожей.

Потом заглянула в кладовку. Там, разумеется, лампочка тоже не включалась: всю ее жизнь это место было средоточием тьмы и тайны.

В кладовке должно было пахнуть пылью и старой одеждой, но вместо этого из темноты шел странный влажный запах, напоминающий о перегное и одиночестве.

Ксению это, впрочем, совершенно не удивило.

— Ну... прощай? — тихо сказала она темноте.

Они благополучно переехали в образцово нормальную квартиру в новеньком доме в Девяткино. С работающим звонком и просторной светлой прихожей.

Ксения изо всех сил постаралась стать как все.

Она научилась быть симпатичной и улыбчивой и даже покрасилась в блондинку. Она завела приятелей, с которыми можно было обсуждать книги и кино на новенькой красивой кухне, придумала себе пару умеренно интеллигентных хобби. Словом, делала все то, что делают обычные люди и что с детства казалось ей залогом счастья.

Скрипы и шорохи, следы когтей на засаленных обоях и темное нутро кладовки снились ей все реже.

Беда в том, что все это почему-то ее не радовало.