Мизерикорд

Он притворяется или святой? Или просто безукоризненно воспитан? Неужели он ничего не видит?

Она ухнула в холодный утренний воздух, как в прорубь.

У Симона оказались неожиданно теплые руки. И в этом было примерно столько же лжи, как обнаружить, что тебе внезапно нравится хирург, который вот сейчас будет делать тебе перевязку. Отдирать такими теплыми, мягкими… безжалостными руками приставшие к ране кровавые бинты.

Он поставил Татьяну в траву и отстранился, оглядывая ее с ног до головы.

— Все хорошо? Вы не ушиблись?

— Все хорошо.

— Проводить вас?

— Куда? – удивилась Татьяна.

Он кивнул неопределенно, указывая на сосны и густой ельник за неглубоким кюветом, и Татьяна ощутила, как лицо неудержимо заливает краской.

— Симон, я— не калека. То есть, не настолько, как это вам кажется. А вы мне – не больничная сиделка.

— Извините. Мне показалось, что…

— Я сама, — отрезала Татьяна.

И, закусив губу, шагнула в густую траву.

Мокрые стебли смялись под ногами, ушли глубоко вниз. Татьяна взмахнула руками, балансируя, чтобы не потерять равновесие.

В этот миг ей было совершенно безразлично, что Симон стоит на обочине, остолбенев, и смотрит на нее – нелепую фигуру с перекошенными плечами, с выпирающим из-под брезентовой штормовки уродливым горбом.

В ельнике, где пахло грибами и прелью, она наконец смогла заплакать. Наверное, впервые с тех пор, как не стало Мишки.

***

Хомяк сбежал именно этой ночью. У него давно была прогрызена дырка в углу, и если еще несколько дней назад порывы к свободе бывали сдерживаемы при помощи хлебных крошек и картофельных очисток, то в последние дни приходилось хомяку голодно и тошно.

Странно, но, собираясь утром на службу, Татьяна при виде пустой клетки не испытала ни малейших угрызений совести. Были у нее другие заботы. Вот хотя бы то, что в квартире неделю не топлено и совершенно нечего есть. А хомяк — пустяки, дело житейское. Побегает и вернется.

В почтовом ящике сквозь прорези виднелась бумажка. Протискиваясь заледенелыми пальцами в узкую щель, Татьяна уже наверняка знала, что депеша — казенная.

С тех пор, как переменилась власть и началась Ребелия, в этой стране намертво испортилось все. Больше других порче оказались подвержены продукты и бумага. О том, что такое ватман или, скажем там, меловка, вообще речи не шло. Писали на шершавых серых огрызках, и чернила расплывались, бледнели, любой самый каллиграфический почерк превращался в каракули, машинопись тоже выглядела отвратно.