Письма с того берега

Много ходила в тот день, правда, не углубляясь далеко в Лес, хотя ощущала его зов — жил ещё тогда во мне детский страх потеряться. Много позже я осмелела настолько, что осталась в нём ночевать. По возвращении дом долго не мог простить измены и сердито скрипел половицами веранды, но я настолько насытилась свободой, что не обращала ни малейшего внимания на его укоры. Именно Лес дал мне уверенность. У меня появился выбор, понимаешь?

В первый раз я возвращалась из Леса, одурманенная, пропитанная его запахами и шорохами.

Впервые тогда пожалела, что у меня нет собаки: она бы разделила со мной прелесть этой прогулки. Помнишь, мы мечтали, что когда-нибудь у нас будет жить громадная белая собака с длинными дредами вместо шерсти? Комондор. Игрушечная на вид, несмотря на более чем внушительные размеры. Как жаль, что здесь не может быть ни собак, ни кошек — у них свои реки, текущие параллельно нашим.

В тот день я набрала полные карманы грибов и затолкала внутрь куртки кучу бурых, остро пахнущих прелью, листьев.

Мне очень хотелось, чтобы в доме появился запах другой жизни. К сожалению, чуть позже я поняла, что дом и Лес несовместимы, и все мои трофеи пришли в негодность, как только я переступила порог. Это меня, конечно, огорчило — но и позабавило: антагонизм предполагает развитие.

Уснула в тот вечер быстро — прямо на ковре у камина, завернувшись в плед. Впервые без сожалений и тревожных снов-воспоминаний.

Харон

Было бы глупо тешить себя иллюзией, что я жива — в традиционном для прежнего бытия значении этого слова.

Раз уж я здесь, всего вероятнее, что тело моё претерпело определённые изменения и пришло в негодность. Признаться, не помню подробностей этого, безусловно, важного события — в мире тумана тебя полнит только то, что действительно было значимым. То, что удалось сохранить в себе после встречи с Хароном. Рада, что не ошиблась… Всю жизнь там я по-настоящему дорожила только впечатлениями и эмоциями — тем, что неизбежно возникает из процесса познания мира и других людей. Я пока не растратила солнце, собранное в детстве. И ещё хорошо помню солярные апельсинные лучики, пересылаемые тобой в дни низкого ноябрьского неба — каждый в тоненькой стеклянной трубочке, чтоб не выветривались, и когда открываешь пробку, звук такой тихий, колокольчиковый… Я надеюсь продержаться на этом хотя бы четверть вечности. Ты улыбаешься? Да, это забавно звучит — четверть вечности, но я начинаю тосковать по честно спешащим секундам.