Клюква

В те дни, когда мальчику позволялось переступить черту, отделявшую привычный и родной мир от пугающего царства отца и его любовницы, он шел от калитки до дома со страхом обрезаться – то ли о колья изгороди, напоминавшие зубья огромной пилы, то ли о сваленные во дворе инструменты, то ли о покосившиеся наличники, а может – и этого он боялся больше всего – о желтые ногти, жесткую щетину, обтянутые серой кожей скулы и колючие взгляды. К счастью, никто из обыкновенно гостивших у отца мужчин не подавал Павлику руки и не пытался трепать его по голове.

«Пионер ничего не боится!» Ага, как бы ни так!

Собаки приветствовали Павлика кашляющим лаем, и через некоторое время в их хор влилось карканье деда Сереги. Дверь со скрипом отворилась

– А, коммунист явился, – свет керосинки обрисовал внушительную фигуру, возникшую на крыльце. – Чего тебе?

– Папка обещал еды дать.

– Обещал, так даст.

Павлик поднялся по расшатанным ступенькам, представляя, как невидимые ножи вонзаются в пятки, и гадая, каким застанет отца.

Во хмелю Трофим Морозов частенько поднимал руку на жену и сыновей, и маленький Павлик больше всего боялся открытой пьяной ненависти, но в последнее время даже она пугала не так, как трезвое ледяное безразличие. Крылось за ним что-то зловещее, и именно оно наделяло остротой любой предмет в амосовском доме. Одно дело схлопотать кулаком иль палкой и совсем другое – стоять напротив человека, который тебя одним взглядом пронзает. «Пионер ничего не боится!»

– Ну, проходи, внучек, не робей!

Втиснувшись в узкий проем между седовласым великаном и занозистым косяком, Павлик пошел в зал.

Дед прихватил керосинку и черной тенью последовал за ним. Пьяных голосов слышно не было, поэтому самым громким во всем доме было бешено колотящееся сердце мальчика.

Тук-тук! Тук-тук!

– Боится! – приветствие Трофима Морозова заглушило стук.

– Здравствуй, тять.

Отец вполоборота сидел за столом, подперев щеку кулаком и широко расставив ноги.

На втором стуле устроился кулак Арсентий. Между мужчинами стояла бутыль с мутным пойлом, но оба выглядели трезвыми.

– За жратвой пришел никак?

Павлик кивнул.

– Иди вон к баб-Ксенье, – отец кивнул в сторону печи. – Попируете на председательских харчах.

Дядька Арсентий фыркнул и утер кулаком пышные усы.

Бабка Ксенья с неохотой слезла с натопленной печи, приняла из рук Павлика узелок и поковыляла на кухню, чтобы наполнить его нехитрой снедью.