Три четверти синего.

Три четверти синего.

Александр Ковальский

Три четверти синего.

Три четверти синего

И я скажу, что я тебя люблю,

И я скажу, что ты – мое спасенье.

Что мы погибли -- я понятно говорю? –

Но сдерживали гибель, как умели.

Д.Воденников.

— Нарисуй мне море, — просит Эвка и смотрит на меня умильно своими синющими глазами, и задумчиво слизывает с верхней губы взбитые сливки, которыми был намазан сверху пасхальный кулич. Кусок этого кулича Эвка только что доела и теперь платье ее в рассыпчатых бисквитных крошках, пальцы липкие, зато на лице выражение полного счастья и довольства жизнью. В самом деле, можно отлично радоваться жизни, когда тебе шесть лет, кругом тепло и солнце, и одуванчики в траве, и цветут яблони, и в никогда не просыхающей луже прямо за забором дачи повылуплялись и даже отрастили себе руки-ноги смешные головастики, и на Великдень мать подарила тебе плюшевого, хотя и несколько косолапого, самодельного зайца.

Заяц лежит рядом с Эвкой на траве. На его растерянной морде тоже видны следы от взбитых сливок: Эвка щедрая душа, кулича для зайца ей не жалко.

— Нарисуй, ну трудно тебе, что ли? Вот чтобы небо, просто очень много неба – и море. И еще кораблик. И солнышко. Или ты не умеешь?

Эвка хмурит рыжие бровки. Если рассердится всерьез – будет буря. В гневе Эвка страшна, как архангел Михаил. Если вдруг случится война, мы обязательно победим. Потому что у нас есть Эвка.

— Нарисуй, и пойдем смотреть жабенят.

— Головастиков.

— Жабенят. Адам, ты прямо ужас какой противный. Какие они головастики, когда у них голов нету? А руки и ноги – как у жабки. Они вырастут и будут жабы. А пока маленькие – жабенятки. Давай я принесу тебе бумагу и краски.

Она убегает, волоча по траве за одно ухо своего зайца, а я лежу под яблонями на старом одеяле и смотрю в небо. Блажен, кто может вот так валяться и ничего не делать, и следить за облаками сквозь розовую цветень. Но блаженство никогда не длится вечно. От крыльца доносится возня и возмущенные Эвкины вопли. Им отвечает спокойный и непреклонный голос Катажины. Иногда я даже удивляюсь, как в одной красивой женщине может умещаться столько строгости, и всерьез задумываюсь о том, что бояться в этой семье следует не младшей, а вовсе даже наоборот. Впрочем, пока я раздумываю над этим, Катажина успевает вить из меня веревки.

— Нет, я пойду, пойду!.. Потому что Адам добрый и не жадный! И отпусти моего зайца.