Три четверти синего.

И сама иди причесывайся, а я не буду!

Катажина отвечает – я не разбираю слов, но ясно слышу затаенный смех в ее голосе, и так хорошо представляю ее всю – как она сидит на веранде в плетеном кресле, набросив на плечи розовую с вышивкой шелковую шаль, и почти летнее солнце прошивает всю ее фигуру тонкими лучами, пляшет искрами в рыжеватых волосах, чертиками прыгает в глубоких темных глазах. Один пан Бог знает, что она во мне нашла.

Пан Бог и еще Эвка.

Она возвращается – с неизменным зайцем подмышкой, с альбомом для рисования и пачкой пастельных карандашей.

У зайца скорбное выражение на морде – как будто он за пять минут повидал все ужасы и все горе мира. Эвка кладет передо мной на траву альбом и карандаши, а сама усаживается на одеяле и принимается ожесточенно распутывать при помощи гребня свои льняные коски: мать явно строго-настрого наказала привести волосы в порядок. При этом Эвка пыхтит, как рассерженный еж.

— Море и кораблик, — напоминает она, тыча в чистый альбомный лист все еще липким от пасхального кулича пальцем.

– И солнышко.

Море и кораблик – перевернутый полумесяц с треугольным мертвым парусом, качающийся на ровной синей поверхности, под которую должно уйти пол-листа. И солнышко – четверть круга в правом или левом верхнем углу. Все остальное – небо, по тону чуть светлее моря, чтобы не перепутать. Проще этого – только «ручки-ножки-огуречик, вот и вышел человечек» . Странно, зачем Эвке, которая в свои шесть лет достаточно взрослый и умный человек, такая ерунда. Когда она совершенно точно знает, что я могу нарисовать для нее все что угодно.

От живых зайцев, гуляющих по облакам, до принцесс и драконов. Но драконы Эвке почему-то неинтересны.

Ну ладно, море так море. И солнышко. Понадобится вот этот карандаш, и еще два вот этих, и изумрудно-зеленый тоже, и нежно-розовый, и голубой, и ярко-синий: в море, как известно, плавают медузы, а как рисовать их восхитительные мантии, не имея под рукой ни розового, ни чернильно-синего?

Три четверти синего.

Эвка следит за моей рукой, затаив дыхание и старательно высунув язык.

Время от времени я поднимаю на нее взгляд. Вижу внимательные синие глазищи, закушенную от волнения розовую губу, льняной хвост толстенькой коски, которая свесилась из-за плеча. Над Эвкой – оглушительное в своей синеве небо мая и яблоневые ветки в облетающих соцветиях. Синева плещет отовсюду, бьется на кончиках пальцев.

Три четверти синего.

— А море?.. – растерянно спрашивает Эвка, принимая из моих рук рисунок.