Огонь повсюду

Я совсем освоился у них – сперва нерешительно, а затем уверенно взял на себя хлопоты по хозяйству. К их приходу еда была всегда готова, а в доме была чистота; меня хвалили, хлопали по плечу, и не оговаривали, когда я наводил себе седьмую порцию крепкого кофе (а чашками у них служили вместительные жестяные кружки) с таким сахаром, что после осы роились над посудной мойкой. Кофе я взбалтывал не из одной любви к его терпкой крепости, а чтобы достойно проводить очередной четырёхэтажный сэндвич.

Но спросил я иначе: «Как меня зовут?», а не «Кто я?»

А то всё «ты» да «ты», «дружище» или «парень».

Вереск принялся лепить маску из шоколадной фольги. Клён закурил, внимательно глядя на меня, будто не я от него, а он от меня чего-то ждал. Наконец, он сказал:

– Ты помнишь пожар?

Пожар?.. До той секунды я не знал этого слова, но сейчас оно начало жить во мне – так возникает и быстро расплывается на скатерти чёрное пятно пролитого кофе. Жар – это было знакомо! жар – то горячее и опасное, что пляшет в печи, что вспыхивает на спичке.

А по-жар… По-топ – это когда всё и вся заливает вода, по-гром – когда ненависть крушит всё вокруг себя, по-боище – когда ярость бушует среди людей, по-ветрие – когда никому не укрыться от ветра смертной порчи… тогда пожар – что-то страшное, когда жар – со всех сторон.

Едва цепочка мыслей привела меня к смыслу пожара, как я всё вспомнил; наверное, это стало заметно – Клён затушил сигарету, но поздно – вьющийся над столом слоёный дым и тление последних крошек табака так намекнули моим ноздрям о прошлом, что я замер, раздавленный ударом из глубины проснувшейся памяти.

Огонь! ревущий, сплошной, наступающий с треском, а между клиньев огня – удушливый дым, крик и кашель! мой кашель, мой крик!

– Что это? что это было?! – со всхлипом вырвалось у меня; я прижал кулаки к глазам, будто хотел протереть их от едкого дыма. Клён резко схватил меня за запястья:

– Вспоминай! ну!! ты должен вспомнить!.

.

Оттолкнув его, я вскочил, бросился в ванную, открыл оба крана на полную мощность и подставил лицо под тугую струю, чтобы вода лилась по мне, много воды!..

Кажется, я плакал – лёжа в ванне, в мокрой одежде. Вереск, вертя в пальцах готовую маску – мятое лицо с большими пустыми глазницами, уродливым носом и разинутым ртом-воплем – стоял, подпирая дверной косяк.

– Он ничего не вспомнит.