Окно в лето

Поскольку работа Таволгина находилась в странном  пространстве, называемом Интернетом, то рабочее место было дома, за  ноутбуком, который Таволгин выбирал тщательно, сомневаясь, замирая  сердцем, отходя и возвращаясь, доводя продавцов до холодного, плохо  скрываемого, бешенства. Таволгин бешенство это чувствовал, отчего  начинал сомневаться, уходить и возвращаться еще чаще и суетливей. В  конце концов, он ткнул пальцем в ноутбук, присмотренный с самого начала и  как можно быстрее покинул магазин, как только покупку упаковали в  картонный чемоданчик с удобной ручкой из гибкой белой пластмассы.

Сейчас  темно-синий, в черноту, прямоугольник выжидательно светил экраном на  углу обеденного стола, но Таволгин лишь косился на него, не испытывая ни  малейшего позыва подойти — не хотелось погружаться в обманчиво  геометричный, лживо выверенный мир, притаившийся по ту сторону  жидкокристаллического окна. Таволгина отчего-то немного пугало это слово  — жидкокристаллический — оно произносилось как-то хлюпающее и делало  общение с ноутбуком вязким и немного зыбким, поэтому печатал Таволгин,  смутно ожидая, что сейчас по монитору пойдет легкая рябь, и он услышит,  как плещутся о пластмассовые берега жидкие кристаллы, решившие, что им  скучно существовать в раз и навсегда установленной данности  расположения.

Заоконное существование двора представлялось  Таволгину чем-то столь же зыбким и туманным, как и мир, ту сторону  монитора. Никак не мог он определить разницу между тем и этим — все было  отделено тонкой стеной, не пропускающей его туда, где он подозревал  реальную жизнь, которой должны жить настоящие люди. А поскольку в себе  такого ритма, такого чувства, ощущения, составляющего, как ему думалось,  некий центр, стержень, реально человеческого существования,  необнаруживалось, то мутно, но постоянно, фоном, мучался Таволгин от  игрушечности своей жизни, подозревая, что застрял в умершем и  похороненном другими детстве.